Тайная вечеря

Ты не хуже меня знаешь, что такой встречи не было, хотя возможность ее — с немалой долей вероятности — я бы оценил как вполне реальную. Словацкий отправился в путешествие по Греции и Святой земле в августе 1836 года. Годом позже, весной, он писал «Ангелли» в маронигском монастыре Бэль Хеш-бан в горах Ливана. Плавал на фелюке по Нилу, видел пирамиды, вполне мог остановиться на постоялом дворе «Аль-Рашид». Но уже в декабре 1838-го его занесло во Флоренцию. А в конце сентября того же года в александрийский порт вошел пароход, на борту которого был Давид Робертс, еще только начинающий свое долгое путешествие. В декабре, когда Словацкий прибывает во Флоренцию, Робертс возвращается из нубийского Абу-Симбела в Каир — с сотней рисунков и картин. Оттуда в феврале 1839 года он отправится в Сирию и Палестину, чтобы попасть в Иерусалим в начале месяца нисан. Когда я покупал возле Яффских ворот длинный, как свиток, постер с робертовской панорамой города, мне и в голову не пришло, что малого не хватило, чтобы эти два — столь разных — художника повстречались в Египте. Не знал я и о том, что стану писать эту хронику, которая началась с адресованного тебе — признаться, пространного — электронного письма и неудержимо разрастается. Итак, к делу: вернемся к Антонию Юлиану Бердо, который, направляясь в сопровождении Ибрагима ибн Талиба в Лазурный зал Свободного университета, размышляет, как — в риторическом смысле — начать предстоящий разговор: с молчания, вопроса или, быть может, короткой дежурной фразы?

Однако выбирать не понадобилось. Господин Хатамани подчеркнуто любезным жестом пригласил его занять место на софе. Сам, однако, не сел. Подсыпая двум щеглам в клетке крупинки корма, он полуобернулся к гостю и с улыбкой спросил:

— Вы знаете, что у меня на родине еще существуют огнепоклонники? И Зороастр, подобно Митре, для них — высочайшее воплощение Бога?

Этого Бердо не знал.

Хатамани продолжил:

— Три волхва, упомянутые в Евангелии, исповедовали эту религию. Народы Востока, будучи про нее наслышаны, но поклоняясь разным другим богам, сознавали, что начало начал лежит где-то очень глубоко. Совсем как у Юнга, верно?

Бердо не возражал — ему было любопытно, что последует дальше.

— Поэтому евангелист — я имею в виду Матфея, поскольку другие об этом не пишут, — решил показать, что самая древняя религия проявляет интерес к самой молодой. Почитает ее. Высоко ценит. Преклоняется. Так что Иисус осуществляет миссию не только своего народа. Не все знакомы с пророчествами Исайи, но каждому, когда речь заходит о магах, пришедших с Востока, приходит на ум один и тот же архетип. «Вот, Я делаю новое; ныне же оно явится; неужели вы и этого не хотите знать?»^[70]

Бердо был слегка ошеломлен. Он ждал чего угодно, только не того, что господин Хатамани начнет разговор с Митры и Зороастра, перейдет к трем волхвам и затем умудрится ловко вставить цитату из Исайи. В точности он ее не помнил, но смысл и авторство, конечно, были ему известны.

Щеглы теперь пили воду из блюдечка. Хатамани сел в кресло напротив Бердо и хлопнул в ладоши. Появился Ибрагим ибн Талиб, везя маленький бар на колесиках; на стол были поставлены крепкий, превосходный кофе, минеральная вода и похожие на халву сладости. Ассистент исчез, прежде чем Бердо успел налить себе в чашку кофе.

— Должен вам кое в чем признаться. — Хатамани одернул широкие рукава своего серо-черного длинного одеяния. — Я — представитель древнего народа. Коротко говоря, перс. И на многое, в том числе и происходящее здесь, смотрю с совершенно иной перспективы. Не хочу сказать, что гляжу в корень, это могло бы кого-то обидеть. Повторяю: с иной перспективы. Вы меня понимаете?

— Да. — Бердо пришел к заключению, что чем меньше будет говорить, тем лучше. — Отлично понимаю.

— То-то и оно, — продолжая священнослужитель, отпив глоток кофе, но не опуская чашки на стол. — Здесь я, в частности, затем, дабы убедить многих в том, что ислам — не обязательно только арабы, а арабы — еще не весь ислам. Toutes proportions garde'es^[71]. Попробуйте себе представить древний сенаторский римский род, чьи предки строили свой город еще во времена республики, а потомки в соответствующий момент приняли христианство. Разве это не прекрасно — следовать духу времени? Не из конъюнктурных соображений, разумеется, а понимая, каково направление подспудных течений. Это самый мощный стимул, не так ли?

— Конечно, — согласился Бердо, — даже массовая культура это ощущает.

— Массовая культура в особенности, — одобрительно кивнул Хатамани. — И, естественно, самое важное — оказывать на нее влияние. Ничего не навязывать, нет, — формировать. Разве нормальные родители дают ребенку бритву? Или пичкают его наркотиками? А часто складывается впечатление, будто так оно и есть. У вас слишком много свободы, и оттого вы умираете.