Тайная жизнь пчел

После того, как похоронили Маю, Августа прекратила делать мед, продавать его и даже инспектировать пчел. Они с Июной забирали приготовленную Розалин еду к себе в комнаты. Я почти что не виделась с Августой, только по утрам, когда она пересекала двор, направляясь к лесу. Обычно она махала мне рукой, и, если я подбегала и спрашивала, куда она идет и можно ли мне с ней. Августа улыбалась и отвечала, что не сегодня и что она все еще в трауре. Иногда она проводила в лесу и послеобеденное время.

Приходилось бороться с побуждением сказать, что мне необходимо с ней поговорить. Жизнь так забавна. Я больше месяца валяла дурака, не желая рассказывать Августе о своей маме тогда, когда это можно было сделать с легкостью, а теперь, когда мне действительно необходимо было ей все рассказать, это было невозможно. Нельзя же врываться в чужой траур со своими личными проблемами.

Я немного помогала Розалин на кухне, но чаще я просто где-нибудь лежала и писала в своем блокноте. У меня на сердце было так много всего, что вскоре в блокноте уже не осталось чистых страниц.

Меня бесконечно удивляло, как сильно я скучаю по нашей обычной, повседневной жизни — заливать воск в свечные формы или ремонтировать поломанные ульи. Или просто стоять на коленях между Августой и Июной, молясь Нашей Леди.

Вечерами, когда я точно знала, что Августы в лесу нет, я ходила туда гулять. Я выбирала дерево и говорила: Если, пока я сосчитаю до десяти, на дерево сядет птица, значит, это моя мама посылает мне знак своей любви. Дойдя до семи, я начинала считать очень медленно, оттягивая конец. Иногда я доходила до пятидесяти, но птица так и не появлялась.

По ночам, когда все спали, я рассматривала карту Южной Каролины, пытаясь решить, куда нам с Розалин направиться дальше. Мне всегда хотелось увидеть постройки Чарлстона, раскрашенные в цвета радуги, и посмотреть на улицах экипажи, запряженные настоящими лошадьми. Но, хотя все это и было крайне заманчиво, меня бросало в дрожь при мысли, что нам придется уехать. И даже если, чудесным образом, перед нами возникнет еще один грузовик с дынями и отвезет нас туда, нам с Розалин придется где-то искать работу, снимать жилье и надеяться, что никто не станет задавать вопросов.

Иногда мне даже не хотелось вылезать из постели. Я стала носить свои трусы-недельки безо всякого порядка. В понедельник я могла надеть трусы с надписью «четверг». Мне все стало безразлично.

* * *

Июну я видела только тогда, когда приезжал Нейл, а это случалось каждый день. Июна выходила, с кольцами в ушах, и они уезжали — просто прокатиться на машине куда-нибудь подальше, что, по словам Июны, шло всем на пользу. Ветер менял ход ее мыслей, а пасторальные виды убеждали, что жизнь вокруг существует для того, чтобы ею наслаждались. Нейл садился за руль, а Июна прижималась к нему так, что тоже практически оказывалась за рулем. Честно сказать, я не была уверена в их безопасности.

Несколько раз появлялся Зак, всегда находя меня на садовом стуле с подобранными под себя ногами, перечитывающую собственный блокнот. Иногда при виде его мой желудок начинал пульсировать.

— Ты мне на треть друг, на треть брат, на треть коллега и на треть бой-френд, — сказала я ему как-то раз.

Он стал объяснять, что в моем уравнении слишком много третей, о чем я, конечно же, знала, поскольку хоть и была слаба в математике, но все же не до такой степени. Мы уставились друг на друга, пытаясь сообразить, какую из третей можно выкинуть.

Я сказала:

— Если бы я была негритянкой…

Он прижал свой палец к моим губам, так что я почувствовала, какой он соленый.

— Нечего думать о том, чтобы менять свою кожу, — сказал он. — Менять мир — вот о чем нужно думать.

Все, о чем он мог говорить, — это то, как он пойдет в юридический колледж и будет потом «набивать задницы». Он не говорил «белые задницы», за что я была ему благодарна, но он имел в виду именно это.

В нем появилось нечто, чего раньше не было. Какой-то жар, а может и злость. Находиться в его присутствии было все равно, что стоять на газовой плите среди языков пламени. Эти языки постоянно пылали в его темных, влажных глазах.

Он все время говорил о расовых волнениях в Нью-Джерси, о полицейских, избивающих дубинками негров, бросающих камни, о коктейлях Молотова, о сидячих демонстрациях в общественных заведениях, о целях, оправдывающих средства, о Малкольме Икс и о Союзе афроамериканцев, который заставит ку-клукс-клан отведать их же собственной микстурки.

Мне хотелось сказать Заку: Помнишь, как мы ели Маины ледяные кубики, сидя под соснами? Помнишь, как ты пел «Голубичные холмы»? Ты помнишь?

* * *