Тайник

Делать было нечего, оставалось только последовать за ним на кухню. Она оказалась маленькой, а завалы всякого хлама делали ее еще меньше: кипы газет, писем и документов боролись за пространство с кухонными принадлежностями, посудой, вилками, ножами и неизвестно как сюда забредшими садовыми инструментами.

— Присаживайтесь, — сказал им Грэм Узли, прокладывая себе путь к кофейной машине, в которой стояло дюйма четыре какой-то маслянистой жижи.

Он бесцеремонно шмякнул эту жижу прямо в раковину. Достал с откидной полки жестянку и дрожащей рукой зачерпнул из нее свежего кофе: он попал не только в кофеварку, но и на пол. Старик, не заметив этого, зашаркал к плите, откуда взял чайник. Направился с ним к раковине, наполнил водой и поставил на огонь. Проделывая все это, он так и светился от гордости.

— Вот так-то, — объявил он, потирая руки, потом нахмурился и сказал: — А вы двое какого черта столбами стоите?

Стояли они, естественно, потому, что были совсем не теми, кого ждал мистер Узли. Но поскольку его сына дома не было, а вернуться он, судя по характеру его дела и присутствию машины во дворе, должен был скоро, Дебора и Чероки переглянулись, словно говоря друг другу: «Почему бы и нет?» Они решили, что выпьют со стариком кофе, посидят и подождут.

Тем не менее Деборе показалось, что будет только честно, если она спросит:

— А Фрэнк скоро должен вернуться, мистер Узли?

На что тот раздраженно ответил:

— Слушайте, вы. Что вам этот Фрэнк дался? Садитесь. Блокноты приготовили? Нет? О господи. Да у вас память, наверное, слоновья.

С этими словами он опустился на стул и ослабил галстук. Тут Дебора впервые заметила, что на нем был щеголеватый твидовый костюм-тройка, а на ногах — до блеска начищенные туфли.

— Фрэнк, — сообщил им Грэм Узли, — ни дня в жизни не прожил, не беспокоясь. И ему не нравится то, что может выйти из этого разговора между нами. Но мне плевать. Что со мной могут сделать такого, чего до сих пор не делали, а? Мой долг перед мертвыми — призвать к ответу живых, вот так-то. Это наш общий долг, и я хочу исполнить свой, прежде чем умру. Девяносто два года мне уже. Почитай сто лет живу на свете. Что вы на это скажете?

Дебора и Чероки негромко выразили свое изумление. На плите засвистел чайник.

— Давайте я, — сказал Чероки, и не успел Грэм Узли возразить, как он вскочил на ноги, — Вы рассказывайте, мистер! Узли. А я кофе сварю.

И он послал старику обаятельную улыбку.

Уговаривать не пришлось, Грэм остался на своем месте, а Чероки занялся кофе, двигаясь взад и вперед по кухне в поисках чашек, ложек, молока и сахара. Когда он принес все это на стол, Грэм Узли сидел, откинувшись на спинку кресла.

— Это долгая история, так и знайте. Сейчас я вам ее расскажу.

Его история перенесла их на пятьдесят лет назад, во времена оккупации немцами островов пролива. Пять лет жизни под солдафонами, как называл то время старик, пять лет стараний перехитрить чертовых фрицев и жить достойно, несмотря на всеобщий упадок. Ведь они конфисковали у населения все транспортные средства, вплоть до велосипедов, радиоприемники объявили verboten,[24] депортировали тех, кто давно жил на острове без гражданства, а тех, кого считали шпионами, расстреливали. В концлагеря привозили военнопленных из России и Украины, и те работали на строительстве укреплений для фашистов. В трудовых лагерях для европейцев, куда свозили тех, кто отказывался жить по немецким законам, люди мерли как мухи. У местных жителей проверяли документы до третьего колена: искали еврейскую кровь, и те, у кого ее находили, подлежали уничтожению. Вот тогда-то среди честных граждан Гернси и появились предатели: эти черти готовы были продать собственную душу, а заодно с ней и своих братьев-островитян за то, что наобещали им немцы.

— Зависть и ревность, — продекламировал Грэм Узли. — Из-за них тоже немало народу пострадало. Ведь стоило шепнуть чертовым фрицам одно словечко, и старые недруги получали по заслугам.

И все же старик радостно сообщил, что предателями чаще всего оказывались не коренные обитатели Гернси: то живший в Сент-Питер-Порте голландец прознал о том, что у кого-то есть радио, то ирландский рыбак из Сент-Сэмпсона увидал, как в полночь британская лодка причаливала возле Петит-Порт-Бея. И хотя ни о каком забвении, а уж тем более проще нии речи не было, от того, что предателем оказывался иностранец, становилось как будто легче, чем когда такое совершал свой. Но и это тоже случалось: гернсийцы тоже выдавали своих. Так было с «ГСОСом».

— С чем? — переспросила Дебора. — С каким еще насосом?