Тайник

— Значительная? — Священный трепет мешался в голосе Кевина Даффи с недоверием. — Да у вас в руках Питер де Хоох![27] Семнадцатый век. Один из трех мастеров Дельфта. Полагаю, никто даже не подозревал о существовании этой картины до настоящей минуты.

Сент-Джеймс бросил еще один взгляд на то, что было у него в руках.

— Боже милостивый! — поразился он.

— Просмотрите хоть все книги по истории искусств, какие найдете, и нигде не встретите даже упоминания об этой картине, — продолжал Кевин Даффи. — Только рисунок, эскиз. И все. Никто не знает, что де Хоох вообще ее нарисовал. Религиозные сюжеты не были его сильной стороной, поэтому все решили, что он просто побаловался с этим рисунком и забросил его.

— Никто не знал, — пробормотал Сент-Джеймс.

Он видел, что свидетельство Даффи подтверждает слова Рут. Она говорила, что картина была в их семье всегда, никто даже не помнил, как она к ним попала. Передавалась из поколения в поколение от отца к сыну — семейная реликвия. Потому-то, наверное, никому и в голову не пришло пойти с этой картиной к специалистам и выяснить, что это такое. Как сказала Рут, это была просто семейная картина, изображавшая красивую даму с книгой и пером. Сент-Джеймс рассказал Кевину Даффи, как назвала картину Рут.

— Это не перо, — отозвался тот. — Она держит пальмовую ветвь. Пальмовая ветвь — символ мученичества. Это же религиозный сюжет.

Вглядевшись, Сент-Джеймс увидел, что это и правда небольшая пальмовая ветвь, но ему было понятно, почему ребенок, неискушенный в тонкостях живописной символики того времени, мог принять ее за длинное изящное перо.

— Рут рассказала мне, что ее брат ездил в Париж, когда вырос, после войны. Его целью было забрать вещи, принадлежавшие семье, но они все пропали. Полагаю, что и картина в их числе.

— Картина в первую очередь, — согласился Даффи. — Нацисты твердо намеревались вернуть себе все, что они именовали «арийским искусством». У них это называлось «репатриацией». На самом деле эти выродки просто хватали все, что под руку попадало.

— Рут, кажется, считает, что их сосед, некий мсье Дидье Бомбар, имел доступ к их вещам. Если картина хранилась у него, а сам он не был евреем, то как тогда полотно оказалось у нацистов?

— Способов было немало. Среди них и обыкновенная кража. Но были и французские посредники, торговцы антиквариатом, которые скупали вещи для немцев. Да и немецкие торговцы давали в парижских газетах объявления о том, что в таком-то отеле тогда-то будет находиться потенциальный покупатель, просьба приносить картины и прочее. Ваш мсье Бомбар мог продать картину и так. Если он не знал, что это такое, то вполне мог отнести ее кому-нибудь из них, получить свои пару сотен франков и радоваться.

— А потом? Куда она девалась потом?

— Кто знает? — ответил Даффи. — В конце войны союзники организовали специальные команды по поиску художественных ценностей и возвращению их законным владельцам. Но вернуть их было непросто. Один только Геринг вывозил шедевры эшелонами. К тому же миллионы людей погибли, целые семьи исчезли, не оставив наследников, и некому было заявлять свои права на предметы искусства. Ну а те, кто выжил, но не мог доказать свои права на ту или иную вещь, могли считать, что им не повезло.

Он покачал головой.

— То же случилось и с ней, наверное. А может быть, какой-нибудь нечистый на руку парень из армии союзников засунул ее в свой вещмешок и принес домой вместо сувенира. Или какой-нибудь коллекционер-одиночка из Германии купил ее во время войны у французов и сумел сохранить, когда появились союзники. Суть в том, что если вся семья погибла, то кто мог сказать, кому что принадлежало? И сколько лет было Ги Бруару в то время? Двенадцать? Четырнадцать? В конце войны он вряд ли помышлял о том, чтобы вернуть собственность своего семейства. Наверняка он задумался об этом лишь много лет спустя, но поезд уже ушел.

— А сколько лет понадобилось, чтобы найти ее, — сказал Сент-Джеймс — Не говоря уже об армии историков искусства, реставраторов, работников музеев и аукционных домов, сыщиков.

«Плюс небольшое состояние», — добавил он про себя.

— Ему еще повезло, что он вообще ее нашел, — заметил Даффи. — Некоторые шедевры так и затерялись во время войны и никогда больше не всплыли. Из-за других до сих пор идут споры. Ума не приложу, как мистеру Бруару вообще удалось доказать, что эта картина его.

— Похоже, он просто купил ее, не пытаясь ничего доказывать, — объяснил Сент-Джеймс — С его банковских счетов пропала огромная сумма. Ее перевели в Лондон.

Даффи приподнял бровь.

— Вот как? — В его голосе звучало сомнение. — Скорее всего, он купил ее на распродаже какого-нибудь поместья. Или она всплыла в каком-нибудь антикварном магазине где-нибудь в глухой деревне или на блошином рынке. И все же трудно поверить, что никто не заподозрил ее истинной ценности.

— Ну, знатоков живописи не так уж и много.

— Дело не только в этом, — ответил Даффи. — Сразу ведь видно, что вещь старинная. Не может такого быть, чтобы, пока она переходила из рук в руки, никому в голову не пришло показать ее экспертам.