Тайник комиссара

Человек! Первый человек, встретившийся нам в этой проклятой заколдованной тайге! В волнении мы вскочили на ноги и закричали охрипшими голосами. Захрустел валежник, качнулись ветки, и к огню вышел небольшой сухонький человек: «Стластвуй, люди. Моя охотник. Сетене мою звать». Я определил, что он удэгеец. Сетене, указывая пальцем на моих людей, спросил: «Экспедис?»

— Нет, не экспедиция, груз везем срочный.

— Куда, начальник?

— К Байкалу надо выйти.

Старик вдруг вскочил на ноги:

— Совсем, совсем не туда идете. Кто так покасывает?

Я указал на Мулекова.

— Твоя шибко плохо покасывает.

Я посмотрел на лохмотья, в которые был одет удэгеец.

— Сетене, — спросил я, — а ты как сюда попал, тоже заблудился?

— Один сдесь живу, совсем один. Давно ушел я с Амура. У меня все умерли с голоду. А купеза Порошин шибко плохой человек, требует: дай белка, дай соболь.

— Тайгу, Сетене, знаешь?

— Мало-мало снаю.

— Где мы сейчас находимся?

— Моя курить пудет и говорить пудет. — Он вытащил из-за пояса тонкую, сделанную из корня древовидного вереска трубку, отвязал от пояса кисет и, не торопясь, стал набивать трубку пахучим табаком. — Моя думает, люди совсем нигде не находятся.

Хворостиной он стал быстро чертить возле самого костра. Нарисовал извилистую линию. Против нее — неровный эллипс. Я сразу же понял, что это Байкал.

— Сдесь, — он ткнул хворостиной в извилистую линию, — вода, море, оке-а-ан.

— Как оно называется?

— По-русски совсем запыл.

— Охотское?

Он быстро закивал головой:

— Та-та-та, — начальник хорошо сказала.

Про себя я ужаснулся: выходит, что все время мы или кружили на месте, или шли в противоположную сторону.

— Твоя, начальник, толжна путь тержать вот так, — он прутиком провел по земле, — каждую речку пересекать.

Он повернулся к Мулекову:

— Твоя плохая провотник, совсем нигте не вела. — Сетене посмотрел на одежды бойцов. — Холодно скоро пудет, как идти пудете? — Подогнув ноги под себя, он горестно качал головой: — Снег пудет, лошадь кушать нечего пудет.

Я подал ему кусок медвежатины. Он вежливо взял, почтительно кивнул головой:

— Спасипо.

Я спросил, что он делает в тайге. Сетене ответил, что будет ставить капканы на соболя, куницу, горностая, чтобы рассчитаться с амурским купцом Порошиным.

— Может, с нами пойдешь? — спросил я его, но он замахал обеими руками, как будто отгонял комара.

— Таких денег у начальника нет, сколько нужно отдать купезе Порошину.

— Много ты ему должен?

— Мноко, ой мноко! — Он показал три пальца. — Столько зим я пуду ловить соболя, чтопы с Порошей рассчитаться.

Я смотрел на удэгейца, и совсем не мирные мысли обуревали меня. Про себя я решил: «Если охотник откажется провожать наш караван, задержу его силой. Ему от этого хуже не будет. И сделал бы это я не во имя спасения отряда и не во имя спасения себя, но во имя спасения золотой валюты республики».

— Сколько соболей ты ловишь в зиму?

— Мноко, ой мноко!

— Сколько все-таки?

— Однако, тесять.

— Три зимы, говоришь, надо на Порошина работать?

— Та-та-та, — и опять снова показал три худых пальца.

— Хорошо, мы заплатим тебе за тридцать соболей и еще раз за тридцать, пойдешь с нами?

— Я пойду, а купеза не таст потом на Амуре рыпачить и ружье, отнако, отнимет.

— Я тебе берданку дам новую и денег.

— Начальник, пертанку восьму, спасипо, больсая спасипо, а тенек не нато.

— Пойдем завтра.

— Холосо, начальник.

Я не верил в счастье! Бойцы смотрели на удэгейца, как на спасителя, спустившегося с неба. А он, поев мяса, улыбнулся и сказал:

— Моя слышал, как вы его, — он показал на медвежью шкуру, — стреляли. Его ревела: у-у-у-у.

Сетене снял свою старую котомку, вынул оттуда мягкую, уже местами облезшую козью шкуру и, отойдя от костра, расстелил ее на поляне возле сосны, что-то пробормотал про себя и лег.

Его чертеж на земле я перенес на всякий случай к себе в дневник».

Таня посмотрела на притихших ребят, на деда Торбеева и перелистнула страницу.

«Проклятый день! Опять несчастье. Погиб удэгеец Сетене. Как будто какой-то жестокий рок закрывает нам выход из тайги. Смерть неотступно преследует наш отряд.

На рассвете нас разбудил пронзительный крик Мулекова. Все вскочили на ноги. Лошади храпели. Мулеков рассказал, что в тайге раздалось какое-то хрюканье. Моя лошадь, дрожавшая с вечера, от страха вздыбила, оборвала привязь и стала метаться. Прыгнув к сосне, задними подковами ударила удэгейца. Мы бросились к нему. Голова его была разбита ударом подковы. Из ушей и рта текла кровь.

Рухнула наша надежда!

Мою лошадь мы нашли в километре от бивака. Она забилась в густой орешник и дрожала всем телом. Когда к ней попытался подойти Мулеков, она дико захрапела и вздыбила. Он едва успел увернуться от ее подков. Бойца Воробьева — подпустила без страха. «Медведь ее напугал, — сказал Мулеков, — вот и бесится, человека угробила».