Тайник на Эльбе

В помещении стоял негромкий говор. При каждом разрыве, когда стены и сводчатый потолок убежища начинали гудеть, а крохотная угольная лампочка металась на длинном шнуре, говор ненадолго смолкал. И тогда было слышно, как в дальнем углу всхлипывает ребёнок.

Ребёнка, пятилетнюю девочку, держала на руках женщина с печальными глазами и скорбно опущенными углами рта.

— Спи, Рози, спи, — говорила она, укачивая дочь. — Скоро все кончится, и мы пойдём домой.

Сидевшая неподалёку старуха в больших роговых очках пододвинулась ближе, поправила на девочке плед, порылась в ридикюле и, вытащив дешёвую конфетку, протянула Рози. Та качнула головой, закрыла глаза.

— Возьми, — сказала старуха и наставительно прибавила: — Если взрослые дают, маленькие должны брать.

— Возьми, Рози, — прошептала мать.

Девочка конфету взяла, но есть не стала.

Старуха тяжело вздохнула и вытерла украдкой слезу. Бедные люди. Такая была чудесная семья! Но вот хозяина взяли на войну, и теперь пришло письмо в конверте с траурной рамкой.

Старуха осторожно обняла соседку, притянула к себе.

— Вот так-то лучше, — пробормотала она, когда женщина привалилась к её широкому тёплому боку. — Попробуйте вздремнуть, милочка.

— Хорошо, фрау Штрейбер.

— Бедняжечка вы моя, — прошептала старуха. — Спите, спите…

На рассвете фрау Штрейбер, Рози и её мать покинули убежище. Жили они неподалёку, на восточной окраине Остбурга. Вдова Штрейбер имела маленький домик, оставшийся после мужа, — на его покупку супруги Штрейбер копили деньги почти два десятка лет. Такой же домик, но несколько дальше, был у соседки.

Старуха проводила соседку с девочкой до калитки и ушла. Вскоре маленькая Рози была раздета и уложена в постель.

Прилегла и Лизель. Но сон не приходил. Слишком велика была усталость, слишком возбуждены нервы. Женщина лежала на спине, плотно смежив глаза, часто и глубоко дыша. Вот дыхание её участилось, сделалось коротким, прерывистым, она откинулась на подушку и зарыдала.

Лизель долго плакала, прижимая к губам подушку, чтобы не потревожить дочь. Затем стихла, задремала.

Её разбудил шорох в коридоре. Она открыла глаза, села в кровати. Шорох повторился — на этот раз громче. Теперь было ясно слышно, как скрипнула рама того самого окна, что находилось в конце коридора и глядело в садик. Она затаила дыхание и отчётливо различила шаги.

Не помня себя от ужаса, Лизель соскочила с кровати, кинулась к двери, чтобы запереть её. Но не успела. С той стороны нажали на дверь секундой раньше. Лизель оцепенела. Глаза её были широко открыты, из прокушенной губы сочилась кровь.

— Лизель, — негромко сказали за дверью. — Лизхен!…

Женщина коротко вскрикнула и осела на подогнувшихся ногах.

— Герберт, — прошептала она, теряя сознание.

Герберт Ланге торопливо шагнул через порог, подхватив на руки жену.

3

Чрезвычайные обстоятельства вынудили Аскера идти в дом Ланге. Ещё в Москве было решено: в этом доме не появляться. Ведь семья Ланге уже могла получить извещение о гибели Герберта. Правда, в своей супруге Герберт был уверен, она умела держать язык за зубами. Но, даже если согласиться с этим и довериться Лизель, дом все равно мог бы стать для них ловушкой: там имелась ещё и пятилетняя Рози. Одно неосторожное слово ребёнка — на улице, в магазине, соседям, — и разведчики будут схвачены.

Но случилось непредвиденное…

Их самолёт, шедший в общем строю, отвалил в разгар бомбёжки в сторону и направился в район вокзала. Неподалёку находился лес. Над ним, как это и было намечено, Аскер и Ланге выпрыгнули на парашютах. Приземлились удачно, быстро отыскали друг друга и грузовой парашют с солдатскими ранцами, зарыли парашюты.

Теперь предстояло пробраться на вокзал, дождаться утреннего поезда с Востока и вместе с высадившимися из него людьми покинуть станцию. Аскер и Ланге направились к опушке леса. Но там оказалась позиция зенитной батареи. Они подались правее, однако и здесь путь был перекрыт — вдоль опушки тянулась изгородь колючей проволоки, за которой виднелась стена. Пришлось предпринять глубокий обход, пройти с десяток километров, прежде чем они оказались у цели.

Истекали последние минуты ночи, до вокзала оставалось несколько сот шагов, когда на пути вырос патрульный.

— Пропуск, — потребовал он.

Аскер и Ланге остановились.

— Мы на поезд, — сказал Аскер. — Мы солдаты и идём на вокзал.

— Пропуск! — упрямо повторил солдат.

— Послушай, — сердито сказал Ланге, — не будь дураком. Ну откуда у нас пропуск? Мы с батареи, что позади, на опушке, идём к поезду, видишь — ранцы. Берегись, — добавил он с угрозой, — я еду домой, и если опоздаю, дождусь, когда сменишься, и так тебя отделаю, что мать родная не узнает.

Неизвестно, что подействовало на солдата — слова Аскера или упоминание Ланге о зенитной батарее, но патрульный вдруг отошёл в сторону и махнул рукой.

— Проходите, — устало сказал он. — Проходите, да поторапливайтесь, черт бы вас побрал! До поезда четверть часа, если не меньше.