Тайник в ковре

Удары думбека, участившись, вернули меня обратно. Сцена снова требовала нашего внимания. Я сделал еще несколько затяжек. В это время мои спутники скрестили ноги и уставились на танцора. Мальчик повернулся к нам спиной и, направив руки вверх, начал извиваться, словно ствол камфорового дерева[25]. Правда, чем дальше тем больше его танец напоминал не колебания ствола, но извивы древесного питона, который движется, будто бы лаская, лишь для того чтобы задушить резким движением в конце.

Тут мальчик повернулся и резко уставился на меня; я снова поразился глубине и силе его взгляда – в темноте его глаза казались двумя яркими кругами, которые преследовали меня. Я пытался смотреть в сторону, но его очи все равно появлялись предо мной. Они ползли по ковру, мелькали в узорах посуды и в переплетах оконных решеток. Они то напоминали рисунок на хвосте павлина, то становились глазами тех больших кошек, которые появились словно ниоткуда. Кошки шли на меня, громко урча, и двигали пушистыми хвостами прямо перед моим носом, отчего хотелось то ли смяться, то ли чихать. Когда сознание на мгновение прояснилось, я понял что юный танцор будто вынырнул передо мной и, действительно, водит маленьким нежным пером прямо под моим носом. Затем он отошел чуть дальше и стал, танцуя, гладить себя от живота до сосков. В комнате послышались тихие стоны. Теперь мне стало понятно, почему все гости с самого начала сели, скрестив ноги. Я тоже почувствовал возбуждение и скорее переменил позу.

Еще с тех малых лет, когда мы строчили суры Корана, не понимая его смысла, нас учили боятся. Все что вызывало у нас беспокойство или волнение – все это было происками шейтанов. Из-за того, что никто не видел шейтана воочию, он мог явиться к нам в любой форме – человека, верблюда, красивого цветка или Агаи Ваиса. Чем больше дурман кружил мне голову, чем ярче разгоралось желание, тем сильнее было подспудное беспокойство. Ведь шейтан был очень коварен, он мог запросто проникнуть в душу и овладеть тобою через мысль или страсть.

Дурман все больше забирал меня, и я уже смотрел на мальчика совсем по-другому чем вначале: со страстью и тяжестью предвещаемого греха. Кажется, он тоже это чувствовал. Вскоре он оказался рядом со мной, сел рядом и положил голову на мои скрещенные ноги. Руками он трогал мои колени. И беспрерывно что-то говорил – казалось, говорил на арабском. Этот проклятый арабский. Откуда он здесь? Будто устами мальчика заговорил наш проклятый мулла из медресе. Мулла, который ходил с длинной палочкой и говорил что мы должны любить арабов по трем причинам: потому что Коран был послан нам на этом языке, пророк Мухаммед сам был арабом, и даже в раю мы будем говорить на арабском. Душа противилась чужому, но мы боялись выступать открыто. То же самое было и сейчас: душа противилась искушению мальчиком, но могучая сила вела его в мои объятия.

И вот комната пуста. Погас звук думбека, пропали гости. Только полностью раздетый мальчик ласкает мои ноги, медленно поднимаясь, в ожидании когда я совсем потеряю голову. Вот танцор схватил меня за голову, смотрит дерзкими глазами в упор, хочет целовать. Я почувствовал его свежее, даже холодное дыхание. Будто не из этого мира. Все в нем было не из нашего мира – глаза, тело, движения, руки, запах… В этот миг пришло прозрение – человек не мог иметь такое холодное дыхание, такое гибкое тело, такие горящие глубокие глаза!

Это шейтан и он пришел загубить мою душу, – так сказал я себе. И тут что-то во мне переломилось. Я отшвырнул мальчика, он ударился о стену и жутко застонал. Его крик боли был не похож на женский или на мужской, такого тона я не встречал ни у людей, ни даже в животном мире.

– Позови Ваиса! – в ярости крикнул я.

Аллах всемогущий! Как можно было такое допустить: один в комнате, опьяненный непонятным дурманом, да еще без кинжала. Хорошо, что мой яд сулеймания[26] зашит в рукаве. Он один должен был спасти меня в случае провала. А что если это ловушка и Агаи Ваис вообще не тот, за кого себя выдает? Первый день в городе – и уже неудача. Да еще этот мальчишка в моей постели! Я не относился к презренным аль-фаильям[27]

, и в роду у нас таких не было.

– Ты, наверно, считаешь меня аль-фаильем, не так ли, Ваис? – закричал я на хозяина дома, который продирал удивленные глаза.

Ваис смиренно опустил голову, не смея взглянуть на меня. Его помощники хотели зайти в комнату, но я их прогнал.

– Что за дурь ты подсунул мне? Где мои вещи? Где мой кинжал, где мой конь и моя одежда, презренный гяур?

– Сардар, у меня были только благие намерения. Это девственный опиум. Ты знаешь, он ведь только для самых дорогих гостей.

– Я буду твоим дорогим гостем, когда разрушу твой дом, все отниму у тебя, а твоих жен продам на рынке для черни! Каждый мелкий торгаш сможет вдоволь поразвлечься с твоими женами, Ваис.

Я ходил по комнате быстрыми шагами и кричал, вне себя от ярости. Я был страшен.