Тайное становится явным

Он проснулся днем, когда солнце одолело половину пути, висело на юге и, просачиваясь через зелень сосняка, подглядывало в берлогу. Голова не болела. Первым делом он увидел у нее на руке часы. Большие, «командирские» и отчего-то мужские. Три часа семнадцать минут – значилось на циферблате. «А чего тут странного? – подумал он. – Это не ее часы. Она огрела моего шефа – сержанта Безлошадного, старину Боцмана – бутылкой по кумполу, и пока старина ползал по своему непереваренному ужину, завладела чужим имуществом. Часами, перочинным ножиком фирмы «Викторинокс». В корыстных целях. Да я же помню!» – возрадовался он. Стал копаться в мыслях и обнаружил, что помнит не только о происхождении часов.

Он поднял голову и увидел огромные глаза над мешками невероятной усталости.

– Дина, – сказал Туманов.

В ее глазах появились слезы.

– Ты помнишь все слова, что я тебе наговорила? – спросила Дина.

– Да, – кивнул Павел. – Надеюсь, ты не хочешь забрать их обратно?

– Это было бы жестоко. По отношению к самой себе. Я слишком долго до тебя шла.

– Как мне тебя отблагодарить?

– Скажи «спасибо».

– Спасибо, – сказал Туманов.

– Пожалуйста, мне достаточно, – улыбнулась Красилина.

Он тоже улыбнулся:

– Полагаю, это был последний раз, когда вихри враждебные нас разлучили?

Она натянуто засмеялась. Бледное личико задрожало, глубокая морщинка, такая ненужная и не молодящая, пересекла лоб. Туманов взял ее руку, немного подержал в своей, положил себе на лоб. Они смотрели друг на друга безотрывно, не шевелясь, почти не дыша. Время шло, а они этого не замечали. Их могли поймать, убить, разлучить, они могли заблудиться, умереть с голоду, мог вернуться хозяин берлоги и задать им жару. Все могло произойти. А могло и нет. Жизнь вариативна.

– Как ты себя чувствуешь? – наконец спросила Дина.

Туманов отшутился:

– Как у мамки в животе. Ничего не понимаю, но полон оптимизма.

– Молодчина, – похвалила Красилина. – А теперь вспомни, как тебя обрабатывали. Меня интересует – была ли запоминающаяся процедура, которая повторялась изо дня в день. Не через день, заметь, не от случая к случаю, а именно каждый день. Ну, нечто обязательное, неотъемлемое: как для мусульманина намаз, для англичанина ежедневный послеполуденный ритуал чаепития. Понимаешь, что я хочу сказать? Укол, молитва, стакан сока.

– Пожалуй, – он помрачнел. Странное свершилось дело – пустых мест в памяти почти не оставалось. Муть развеялась. Он помнил всю свою жизнь до базы и на базе. – Я вспоминаю, Дина. Каждый день перед отбоем меня водили – а потом и своим ходом ходил – в нечто напоминающее физиокабинет. Грели, правда, только голову. Укладывали на стол, надевали на нее шлем – я его ни разу не видел, только чувствовал – и направляли в лицо мощную лампу. Рядом стоял человечек и что-то бормотал. А в шлеме в это время звучала музыка. Слабенькая такая. Ничего подобного я никогда не слышал – чувствительная штука, забирает крепко. Хочется лежать и слушать, понимаешь? В нее врубаешься с первой минуты и весь уходишь в эти звуки – как бы живешь в них, растворяешься… И времени не чувствуешь. Сколько длится процедура – час, полчаса, полторы минуты – не скажу. Часов у меня не было, да и как-то, знаешь, не интересовало. Я ложился спать, а утром – заведенный распорядок: пробежка, накачка, лекция о работе с курсантами, систематика рукопашного боя, боевые искусства. До самостоятельных занятий с курсантами пока не дорос. Боцман обещал – через месяц…

– Занятно, – Дина невесело хмыкнула. – Через месяц тебя бы ни один консилиум не вернул к жизни.

– Вчера я готовился к процедуре, когда заявился злой Боцман и прорычал, что нас хочет видеть начальник «подготовишек», который нас вроде хотеть не должен. Разные величины.

– То есть тебе не сделали процедуру. Каждый день делали, а тут – осечка. Плюс… я. Плюс большая пробежка, плюс укольчик препарата С-8, временно нейтрализующий ядовитые вещества… Должна сказать тебе огорчительную вещь. Ты будешь лечиться и лечиться. В том числе у светил. Временные прояснения – это штука прекрасная, но неизвестно, насколько они временные. Кто гарантирует, что невозможен рецидив и ты чего-нибудь не отчебучишь? Бросишь меня, развернешься и уйдешь? Не хочешь? И я не хочу. Ты не будешь в этом виноват – утешься.

Туманов обескураженно молчал. Дина с задумчивым видом поковырялась в мешке и вынула два яблока. Взвесила их на ладошках – себе взяла потяжелее.

– Имею право, – буркнула она.

– Доставай уж и коньяк, – вспомнил Туманов, – раз пошел такой праздник живота. Не уверен, но мне кажется, я знаю одно доброе средство избежать рецидива.

Она почесала макушку:

– Разумная идея. По соточке. За свободу и справедливость, которых нам так не хватает в тайге.

– В самый раз, – поддержал Павел. – По махонькой. Хоть за что. Хоть за 715-летие изгнания евреев из Англии.

– А их изгнали? – засомневалась Дина, берясь за узкое горлышко.

– А как же, – Туманов облизнулся. – Посуди сама – разве ушли бы они сами?