Тайной владеет пеон

В восемь принесли почту. Разносчик газет сказал сеньоре Пласиде, что один пакет ему велено передать адвокату лично в руки. Посмотрев в замочную скважину и не обнаружив в разносчике ничего угрожающего, Ласаро впустил его в комнату. Разносчик протянул ему письмо и попросил расписаться: ему хорошо заплатили, и он хочет оправдать доверие клиентов. Ласаро бросил ему монету и, когда разносчик, весело насвистывая, удалился, адвокат вскрыл конверт.

Вот оно: «Будь в восемь пятьдесят у входа в парк Аврора. К-т». Это значило: «Комитет».

Ласаро бросился к ковру, сдернул его со стены, но тут же со стоном опустился на кровать. Он не хотел предавать этих людей, — видит бог, он не хотел. Но его принуждают, преследуют, шантажируют. Что может он сделать, маленький человек, против большой силы?

Тут же он вызвал в себе нарочитую злость. А по какому праву его хотят заставить петь под дудку крас­ных? Что они сделали для него особенного? Это он все делал для них: выступал в судах, лазил по плантациям, доставал для них деньги. Как они отблагодарили его? Отстранили от руководства студентами, всячески давали ему понять, что он не из рабочих; ничтожного сборщика кофе, какого-то арестанта, подняли выше него, образованного адвоката!

Он знал, что все это ложь, что к нему относились по-братски, но он отгонял от себя мысли о хорошем и вызывал в памяти только дурное, низменное, пришед­шее из-под спуда маленького, тщеславного сознания. А губы уже шептали: «Париж, Афины... руки уже шарили в ящике стола и извлекали на свет телефонную трубку — трубку предательства.

Он подключил шнур к рации, настроился на пере­дачу, поднес микрофон трубки к самому рту, отрывисто и глухо произнес:

— Говорит Королевская Пальма. Говорит Королев­ская Пальма. Получил вызов комитета. В восемь пять­десят у парка Аврора. Повторяю. Говорит Королевская Пальма...

Время было неурочное, но вызов приняли. После исчезновения Хусто Линарес распорядился перейти на круглосуточный прием Королевской Пальмы.

С наушниками сидел Чиклерос. Заметив, что он взялся за карандаш, Фоджер вскочил с постели и про­смотрел запись. Место встречи Чиклерос не указал. Фоджер взялся за контрольные наушники, вслушался в глухой голос провокатора и еще раз сверился с за­писью.

— Парк Аврора ты дописал сейчас, — грубо ска­зал он.

— В первый раз Пальма его не назвал, — огрызнулся Чиклерос.

Фоджер бросился к телефону и набрал номер поли­цейского агентства. На лбу его выступила испарина, руки дрожали. Чиклерос, пока он кричал в трубку, слегка приоткрыл дверь и услышал, как скрипнул дверью Наранхо.

— Да, да. У парка Аврора, в восемь пятьдесят,— кричал Фоджер. —Окружайте весь микрорайон. Коро­левскую Пальму известили только что.

Бросив трубку, он повернулся к Чиклеросу:

— Зачем ты возился с дверью, чумазый?

В коридоре послышалась возня: сержант подмял под себя Наранхо, рванувшегося к выходной двери. Чиклерос бросился на помощь мальчику, но тяжелый грохот оглушил его, острый, колючий толчок  заставил подпрыгнуть, и он упал на пороге, широко раскинув руки и повернув застывшее в предсмертной усмешке лицо навстречу своему врагу. Фоджер стрелял снова и снова, но он не мог уже стереть эту усмешку, которой словно сама Гватемала сопровождала каждый шаг интервентов.

— Что случилось, сержант? — хрипло спросил Фод­жер, и оспинки на его тяжелом, массивном лице нали­лись кровью.

— Не знаю. Меня разбудил скрип двери, майор. Мальчишка собирался опять бежать.

Фоджер втолкнул Наранхо обратно в его комнату, подвинул стул к порогу, загораживая вход, уселся и, играя пистолетом, сказал:

— Слушайте меня внимательно. Вы двое! Карибка и Ческа. Младший спит и не понимает, но это неважно. Я перестреляю вас всех, если хоть кто-нибудь в течение часа шевельнется. Мне нет дела, зачем выскочил Ческа, и, если операция удастся, я забуду об этом. Но помните: одно движение к двери — и запишите себя в покойники. Сержант, стань рядом и держи карибку под прицелом.

Старинные часы, висящие на стене, отбили удар. Наранхо стало душно; американец кричал в телефон, что их окружат в восемь пятьдесят. Остается… Пять­десят долой пятнадцать... Никак не получается. Сколь­ко же остается?

— Мерзавец, — сказала вдруг Мэри. — Проклятый гринго! Что они задумали?

Она заговорила на своем родном наречии, и Наранхо ей ответил на нем же.

— Молчать, — лениво сказал Фоджер. — Один уже лежит лицом к небу.

Слышно было только, что качается массивный маят­ник: тик-так, тик-так...

А Наранхо послышалось: «Восемь пятьдесят — во­семь пятьдесят».

31. НАСТОЯЩИЕ ГОЛОСА ГВАТЕМАЛЫ

Мэри сидела на полу, прислонившись к ножке стула. Фоджер застал ее в поисках наперстка, выпавшего из рук. Так она и осталась на полу — ошеломленная, боя­щаяся и за своего младшего, и за Наранхо, готовая и за того, и за другого подраться с американцем.