Читаем Таинства и обыкновения. Проза по случаю полностью

По‐моему, данная претензия лишь одна из многих, возможно, неосознанных стараний избавить в литературе обыкновения от таинств, сделав её приятнее на современный вкус. Прежде чем заглядывать в чьи‐то души, романисту рекомендуют изучить социальную статистику. Или, если это его собственная душа, изучать её в свете статистических данных. Боюсь только, что такой взгляд для романиста не пригоден. Нравственная оценка неотделима от его авторского взгляда. Его «оптика» неотделима от нравственного чувства.

Читатели с грехом пополам изжили привычку «выжимать» из текста мораль, поддающуюся пересказу. Зато теперь они оттуда же черпают социальные теории, в свете которых жизнь будет выглядеть более привлекательной. Что им хочется удалить из литературы любой ценой, так это таинство

, потерю которого предвидел Генри Джеймс. Повествователю надлежит отображать то, что он видит, а не что ему «указано» видеть, что ещё не означает, что он не может быть, или не является моралистом в свойственном ему смысле.

Прозаик, похоже, до безобразия привязан к «неимущим», поскольку, даже описывая богачей, он больше озабочен тем, чего им не хватает, а не тем, что у них есть. Боюсь, что сам факт неискоренимости нищеты служит писателю источником удовольствия. По сути, это значит, что он всегда сможет найти кого‐нибудь вроде себя. Ведь его волнует неискоренимая «обеднённость» человеческого бытия. Я убеждена, что базовым ощущением для каждого человека является ощущение его ограниченных возможностей.

Один мой читатель поделился впечатлением от моей книги через моего дядю. «Передай этой девушке, хватит описывать бедных», – сказал он, – я их вижу каждый день, и не хочу, чтобы они мозолили мне глаза, когда я читаю».

Тогда‐то меня впервые и осенило, почему мои герои намного бедней кого‐либо (очень интересно!), что позволяет значительно прояснить писательский взгляд на мир.

Писатель описывает то, что видит на «поверхности» жизни. Но под таким углом зрения, когда подмечают и то, что «ещё не всплыло» и то, что уже «выкипело». Он всё глубже всматривается в себя, и, мне кажется, основано это на том, чему безусловно следует быть фундаментом человеческого опыта – на ощущении недостаточности, или, если угодно, своего убожества.

«Если хочешь стать писателем, не прогоняй нищих от порога» [79], советовал Киплинг, видимо, полагая, что бедные менее защищены от ударов судьбы, и писатель тешится тем, что недостатка в малоимущих нет. Но они всегда будут к его услугам, потому что их, бедняков, можно отыскать где угодно. Все мы дети перед Ликом Господним, а в глазах романиста мы все обеднены. Чья‐то конкретная нищета для него лишь показатель всечеловеческого убожества.

Когда кто‐то пишет о бедноте, изображая чисто материальную скудость её быта, он выполняет задачу не художника, а социолога. Описываемая им нищета существенна настолько, что любые привязки к денежному вопросу здесь совершенно излишни.

Подобно большинству романистов, Киплинга интересовали «обыкновения» обездоленных. Бедность ведь любит не ударить в грязь лицом не меньше богачей, только внешнему этикету бедняка постоянно препятствует нужда. Таинство бытия то и дело маячит сквозь лохмотья их каждодневной жизни, и, боюсь, что именно это и делает их неотразимыми для романиста.

Ощущение неполноты (утраты) дано нам от природы, и только в новейшие времена, одурманенные идеей самосовершенствования, мы стали чураться юродивых в литературе. Юродивый в современной прозе беспокоит нас, как правило, тем, что он не даёт нам забыть, что и мы его собратья по несчастью. Хотя обездоленный должен нам внушать беспокойство именно в те моменты, когда его держат за человека полноценного.

Не стану отрицать, что такое не редко случается. Даже если на каждом шагу это служит симптомом недуга, которым страдает не только автор, но и всё общество, заразившее его своими ценностями.

Каждого автора заботит что‐то своё, и ни одному не дано увидеть и описать всё сразу. Ожидаемо, различима лишь часть целого, но и такой взгляд честен, если он не продиктован автору извне. Не думаю, что мы вправе требовать от наших писателей «всеамериканскую» романистику. Написание такой «чисто американской» книги было бы слишком ограниченным предприятием, чтобы тратить на него талант и время. Как прозаик‐южанин, я использую идиомы и обычаи знакомых мне мест, но не считаю, что всё это только про Юг. Как романист, я учитываю влияние бомбардировок Хиросимы на сельскую жизнь в моей родной Джорджии, не сопоставляя значимость одного и другого, но в свете не относительного, а абсолютного. В свете высшей воли высвечивается гораздо больше, чем в свете огней, горящих в доме по соседству.

«Совокупное воздействие» и восьмой класс старшей школы

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сталин против «выродков Арбата»
Сталин против «выродков Арбата»

«10 сталинских ударов» – так величали крупнейшие наступательные операции 1944 года, в которых Красная Армия окончательно сломала хребет Вермахту. Но эта сенсационная книга – о других сталинских ударах, проведенных на внутреннем фронте накануне войны: по троцкистской оппозиции и кулачеству, украинским нацистам, прибалтийским «лесным братьям» и среднеазиатским басмачам, по заговорщикам в Красной Армии и органах госбезопасности, по коррупционерам и взяточникам, вредителям и «пацифистам» на содержании у западных спецслужб. Не очисти Вождь страну перед войной от иуд и врагов народа – СССР вряд ли устоял бы в 1941 году. Не будь этих 10 сталинских ударов – не было бы и Великой Победы. Но самый главный, жизненно необходимый удар был нанесен по «детям Арбата» – а вернее сказать, выродкам партноменклатуры, зажравшимся и развращенным отпрыскам «ленинской гвардии», готовым продать Родину за жвачку, джинсы и кока-колу, как это случилось в проклятую «Перестройку». Не обезвредь их Сталин в 1937-м, не выбей он зубы этим щенкам-шакалам, ненавидящим Советскую власть, – «выродки Арбата» угробили бы СССР на полвека раньше!Новая книга ведущего историка спецслужб восстанавливает подлинную историю Большого Террора, раскрывая тайный смысл сталинских репрессий, воздавая должное очистительному 1937 году, ставшему спасением для России.

Александр Север

Публицистика / История / Образование и наука / Документальное