Таинственный доктор

Для Людовика XVI предстать перед судом Конвента было равносильно гибели.

Мог ли г-н де Кюстин, человек древнего рода, служить правительству, обрекающему на смерть короля Франции?

Ни одного слова на сей счет не было произнесено вслух, но Жак понял все и без слов. Помедлив, он попросил у генерала позволения поговорить со своим юным другом Шарлем Андре.

Кюстин позвонил.

— Пригласите ко мне гражданина Шарля Андре, — приказал он ординарцу, а затем вновь обратился к доктору:

— Кстати, — сказал он, — не забудьте попросить у Андре письмо, пришедшее на ваше имя через день или два после вашего отъезда. Не зная, где вас искать, Шарль Андре оставил его у себя.

Генерал и доктор простились без сожаления: слишком несхожи были их натуры.

Иное дело Шарль Андре! Жак так же легко мог прочесть все, что таилось в глубине его души, как и молодой офицер — понять все, что волновало Жака; не удивительно, что при встрече они по-братски обнялись.

Жак в двух словах объяснил причину своего возвращения.

— Я видел их, — сказал в ответ Шарль Андре. — Генерал послал их ко мне.

— Ева выглядела очень измученной?

— Очень измученной, но очень красивой.

Жак Мере помедлил. Он робел, как всякий, кто влюблен впервые в жизни.

— Вы говорили с нею? — спросил он наконец, запинаясь.

— Да, я имел счастье остаться с нею наедине; она ведь все время молчит, как будто не умеет говорить или не может найти для этого сил. Я приблизился к ней и сказал:

«Мадемуазель, я видел его».

Она вздрогнула.

«Вы видели Жака Мере?» — спросила она.

Она догадалась, что я говорю о вас.

«Я видел Жака Мере, — продолжал я, — видел человека, который любит вас больше всего на свете».

Она вскрикнула и бросилась мне на шею.

«Я никогда вас не забуду, — сказала она. — И я, я тоже люблю его! Я люблю его! Люблю!»

И она закрыла глаза, так что я испугался, как бы она не лишилась чувств.

«Мадемуазель, — сказал я ей, — ваша тетушка может войти с минуты на минуту, а мне надобно сказать вам одну очень важную вещь…»

«Да, говорите, говорите…»

«Письмо, которое вы написали ему, оказалось среди бумаг вашего отца».

«Как же так?»

«Не знаю. Но, просматривая эти бумаги, Жак Мере узнал ваш почерк и попросил у меня позволения переписать ваше письмо».

«О, милый Жак!»

«А когда он его переписал, я забрал копию себе, а оригинал отдал ему».

«Вы сделали это?» — вскричала бедная девочка, обезумев от радости.

«Да. Разве я был не прав?»

«Как ваше имя, сударь?»

«Шарль Андре».

«Отныне оно навеки останется здесь», — сказала она, прижав руку к сердцу.

Я поклонился.

«О мадемуазель! — сказал я. — Вы чересчур добры».

«Вы не знаете, скольким я обязана этому человеку, этому гению, этому ангелу небесному! Я была несчастное, брошенное, беспомощное создание; в семь лет я не узнавала людей, я отличала только собаку, Сципиона: это был мой единственный друг. Я не умела ни говорить, ни видеть, ни думать. Он дал мне голос, он в течение семи лет вдыхал в меня способность мыслить, он трудился надо мною, как флорентийский скульптор над дверями баптистерия Санта-Мария дель Фьоре. Он изваял мое тело, мое сердце, мой ум; всем, что я знаю, я обязана ему; вся я целиком — его создание. Отчего я так равнодушна к смерти отца? Оттого, что единственное его деяние, оказавшее влияние на мою жизнь, — наша разлука с Жаком. Я никогда не плакала, я не знала, что такое слезы: отец мой отыскал меня, и я едва не умерла от горя!»

В этот миг в комнату вошла ее тетка.

«Если вы когда-нибудь увидите его, — сказала Ева, сжав мою руку, — передайте ему, что я люблю его».

Мадемуазель де Шазле услышала эти слова.

«Кого же это вы так сильно любите?» — спросила она сухо.

«Жака Мере, сударыня», — отвечала девушка.

«Вы не в своем уме», — сказала мадемуазель де Шазле.

«Быть может, сударыня, однажды я лишусь рассудка, — возразила девушка, — но по чьей вине? Вы это знаете не хуже меня».

«Во всяком случае, отныне вы можете распроститься с мыслью увидеть его; ноги нашей не будет во Франции. Идемте…»

Девушка пошла следом за теткой, и больше я ее не видел.

— Благодарю вас, друг мой, благодарю! — вскричал Жак Мере вне себя от радости. — Я узнал все, что только мог надеяться узнать. Они направились либо в Вену, либо в Берлин. Они решились эмигрировать.

И он горестно вздохнул.

— Я не вправе следовать за ними в чужие земли, и вдобавок, по словам генерала, у вас есть письмо для меня.

— Да, вы правы, — согласился Шарль Андре и вынул из портфеля письмо с массивной печатью Республики и штемпелем министерства внутренних дел.

Жак Мере распечатал его и прочел.

Закончив чтение, он протянул руку юному офицеру.

— Прощайте, — сказал он, — я еду.

— Как? Прямо сейчас?

— Какое нынче число? Я уже восемь или десять дней в пути и потерял счет времени.

— Нынче второе ноября, — отвечал молодой офицер.

Жак произвел в уме какие-то подсчеты.

— Пятого днем я буду у Дюмурье, — сказал он.

— У Дюмурье? — переспросил Шарль Андре с удивлением.

— Конвент поручает мне находиться при нем во время бельгийской кампании, подобно тому как я находился при нем во время кампании шампанской.

— Доверяете вы этому человеку? — спросил юный офицер.