Таинственный доктор

— Начнем с провинции, а кончим Парижем, — предложил Дантон. — Не бойся, я буду краток. Тебе известно, что Лион восстал. У Конвента не было армии, которую он мог бы послать туда. Конвент поступил так, как поступили бы спартанцы: он послал в Лион героического гражданина, человека отважного, не страшащегося крови, ибо руки у него вот уже два десятка лет по локоть в крови, — мясника Лежандра. Тот говорил с лионцами так, словно у него за спиной сто тысяч людей под ружьем. Ему представили петицию мятежников, он изорвал ее в клочья и швырнул в лицо тем, кто ее принес.

«А если мы поступим с тобою так, как ты поступил с нашей петицией?» — вскричал один из мятежников.

«Попробуйте, — отвечал Лежандр. — Разрубите мое тело на восемьдесят четыре куска и пошлите по куску в каждый из восьмидесяти четырех департаментов; каждый кусок будет напоминать обо мне и обречет моих убийц на бесславную гибель».

Что сталось с Лежандром? Мы не знаем; скорее всего, он убит. А знаешь, под чьим флагом действуют лионцы, чьим именем они прикрываются? Они действуют под флагом Жиронды, прикрываются именем жирондистов. Батальон молодчиков из знатных семей — заметь, что и молодчики эти именуют себя жирондистами! — захватил арсенал с порохом и пушками; быть может, в этот час сардинцы уже заняли вторую столицу Франции и белое знамя уже развевается над площадью Терро!

Пойдем дальше. Известно ли тебе, что происходит в Бретани и Вандее? Оба департамента охвачены восстанием; в тот самый миг, когда австрийцы приставили острие шпаги к нашей груди, Вандея вонзила нам нож в спину. Хорошо хоть, что вандейцы не именуют себя жирондистами.

Зато ваш жирондистский генерал предает нас в Бельгии; нам грозит не только отступление, но и полное уничтожение армии: у нас не останется ни одного солдата, ни одного города, если принц Кобургский бросит на Бельгию своих гусар и, воспользовавшись озлоблением бельгийцев, натравит их на наши отступающие полки. И несмотря на все это, мы вынуждены сохранять Дюмурье в должности главнокомандующего до тех пор, пока он не погубит нас или пока мы не спасем себя, погубив его.

Теперь о Париже. Здесь происходит следующее: члены клуба Епископства приговорили к смерти всех жирондистов, заседающих в Конвенте. Двадцать два депутата-жирондиста должны быть зарезаны прямо во время заседания, остальных членов этой партии заключат в Аббатство, где над ними свершится тайный суд, какой вершился за тюремными стенами в сентябре.

Хочешь знать, что сказал Марат сегодня утром, перед тем как явиться в Собрание?

«Нас зовут кровопийцами, — сказал он, — ну что ж, будем же достойны этого имени и прольем кровь наших врагов. Смерть тиранов — последний довод рабов. Цезарь был убит прямо в сенате: поступим так же с депутатами, предавшими отечество, и заколем их прямо на скамьях Конвента, на театре их преступлений».

Тогда Мамен, тот самый Мамен, что целый день расхаживал по Парижу с головою принцессы де Ламбаль на острие пики, вызвался вместе с сорока другими головорезами истребить всех вас нынче ночью у вас на квартирах.

Эбер поддержал его.

«Бесшумные убийства, совершенные во тьме, — сказал он, — покарают предателей отечества и докажут, что народная месть грозит мятежникам в любое время дня и ночи».

Итак, вот до чего они договорились: либо убийство в Конвенте, среди бела дня, либо убийство впотьмах, подле домашнего очага, как во время Варфоломеевской ночи.

Понимаешь ли ты теперь, в чем заключалась моя помощь вам? Предложив освободить тюрьмы от несостоятельных должников, я хотел дать вам понять, что смерть уже занесла над вашими головами свою косу, хотел в последний раз предупредить вас об опасности.

Ты не понял меня — тем лучше. Ты вынудил меня объясниться — я объяснился. Я не желаю вашей смерти. Я не люблю вас, но люблю ваши таланты, ваш патриотизм, как бы он ни был несовершенен; люблю вашу порядочность, как бы ни была она противна требованиям политики. Вернись в зал, сядь рядом со своими друзьями, скажи им сам — а если хочешь, сошлись на меня; впрочем, мне они не поверят, — скажи им, что нынче ночью им нужно либо собраться вместе с оружием в руках, либо не ночевать дома. Завтра — другое дело, завтра взойдет солнце! Завтра начнет работу Революционный трибунал, и если вы в самом деле предатели, вы ответите за свое предательство перед лицом трибунала.

Жак Мере протянул Дантону руку.

— Не обижайся, — сказал он, — я не понимал тебя.

— Обижаться на тебя! — пожал плечами Дантон. — С какой стати? Это Робеспьер или Марат не могут жить, не испытывая ненависти, а Дантону ненависть ни к чему.

Жак Мере сделал несколько шагов к двери; внезапно Дантон бросился за ним.

— О! — воскликнул он, до боли сжав друга в объятиях. — Я едва не забыл о том, какую услугу ты оказал мне; что бы ни случилось, сердце мое вечно будет предано тебе. Если тебя вынудят бежать, вспомни обо мне, и я спасу твою жизнь, пусть даже для этого мне придется спрятать тебя в склеп, где погребена она!

И, вспомнив о жене, он, как ребенок, которого душат слезы, разрыдался на груди у друга.