Таинственный доктор

— Речь не об этом. Вы возьмете моего лучшего скакуна и отправитесь к Келлерману, но говорить с ним вы будете не от моего имени, ибо старый эльзасец оскорблен необходимостью подчиняться генералу, который моложе его, и по этой причине не спешит исполнять мои приказания; вы будете говорить с ним от лица Франции — нашей общей матери; вы скажете ему, что Франция простирает к нему руки и молит его соединиться с моей армией; что, лишь только наши армии сольются, я, если он того пожелает, уступлю ему командование соединенными войсками, а сам буду исполнять его приказы как генерал, как адъютант, как простой солдат. Келлерман — человек храбрый, но чрезвычайно осторожный и потому нерешительный. Он наверняка находится от нас всего в нескольких льё; со своими двадцатью тысячами он пройдет где угодно; отыщите его, приведите его сюда. Я предполагаю разместить его людей на Жизанкурских холмах; впрочем, пусть размещается где ему угодно, лишь бы мы смогли поддерживать один другого. Вот мой план: через час я снимаюсь с места и отхожу к Лез-Илет, где остается Диллон. Я соединяюсь с Бернонвилем и моими старыми друзьями — солдатами из Мольдского лагеря; это обеспечит мне двадцать пять тысяч человек. Прибавьте сюда шесть тысяч из отряда Шазо и четыре тысячи из отряда Дюбуке; это даст в общей сложности тридцать пять тысяч, а вместе с келлермановскими двадцатью тысячами составит пятидесяти пяти тысячную армию. С пятьюдесятью пятью тысячами веселых, здоровых, бодрых солдат я смогу дать отпор даже восьмидесяти тысячам австрийцев. Но для этого мне необходим Келлерман. Без Келлермана я погиб, а значит, погибла Франция. Итак, ступайте, и пусть гений нации указует вам путь!

Час спустя Дюмурье принял прусского парламентера и провел его по всему лагерю у Большого луга; парламентер, однако, не успел еще добраться до Шевьера, как Дюмурье вместе со всеми своими людьми уже снялся с места; он приказал солдатам двигаться как можно тише и оставить все костры в лагере зажженными.

Солдаты не знали о захвате Лесного креста, не знали, по какой причине снялись с места, и полагали, что просто меняют позицию. На следующий день в восемь утра армия Дюмурье пересекла Эну и остановилась на высотах Отри.

Семнадцатого сентября, после того как армию дважды охватывала та необъяснимая паника, которая налетает подобно вихрю и разметывает людей, словно сухие листья, после того как беглецы поспешили оповестить Париж о том, что Дюмурье перешел на сторону врага, а армия продалась, главнокомандующий вместе со своим войском, целым и невредимым, вошел в Сент-Мену; с ним вошли туда отряды Дюбуке, Шазо и Бернонвиля. Из Сент-Мену Дюмурье обратился к Национальному собранию:

«Я был вынужден оставить лагерь Большой луг по причине охватившей армию паники: десять тысяч человек испугались полутора тысяч прусских гусаров. Мы потеряли не больше полусотни человек, а также кое-что из обоза.

Опасность миновала. Я отвечаю за исход событий!»

Тем временем Жак Мере гнался за Келлерманом.

Он настиг его только 17 сентября в пять утра, в Сен-Дизье. Узнав о том, что Дюмурье покинул проходы, Келлерман начал отступление.

Не отправь Дюмурье Жака Мере к Келлерману, произошло бы именно то, чего опасался главнокомандующий.

Жак Мере растолковал Келлерману стоящую перед ним задачу так подробно, что и самый искушенный стратег не сделал бы лучше. Он рассказал ему обо всем случившемся, убедил его в том, что гений Дюмурье, воистину, безграничен, и уверил, что подчинившись главнокомандующему, Келлерман спасет Францию и покроет себя вечной славой, причем изложил все это на немецком — суровом языке, сохраняющим безраздельную власть над всеми, кто лепетал на нем в далеком детстве.

Вняв доводам Жака, Келлерман дал своим людям приказ остановиться, а назавтра его армия направилась в сторону Жизанкура.

Девятнадцатого сентября вечером Жак Мере на всем скаку влетел в город Сент-Мену и вбежал в штаб Дюмурье с криком:

— Келлерман!

Дюмурье поднял глаза к небу и облегченно вздохнул.

Целый день он наблюдал за передвижениями пруссаков: наступая через лес по проходу Большой луг, они занимали холмы по другую сторону от Сент-Мену и дорогу.

Прусский король остановился на скверном постоялом дворе, носящем название «Луна», отчего весь его лагерь, или, точнее, бивак, прозвали «Лунным лагерем», и гора, на которой он находился, зовется Лунной по сей день.

Странная вещь! Прусская армия стояла ближе к Парижу, чем французская, а французская — ближе к Германии, чем прусская.

Двадцатого сентября утром Дюмурье вышел из Сент-Мену, намереваясь избрать место для боя и с изумлением обнаружил, что корпус Келлермана занимает не Жизан-курские высоты, а холмы Вальми.

Что послужило тому причиной: недоразумение или желание Келлермана избрать позицию для своих солдат по собственному усмотрению? Неизвестно.