Читаем Таинственный Леонардо полностью

Благодаря принятым предосторожностям рождение Леонардо, как казалось, прошло почти не замеченным. Сер Пьеро был уверен, что этот эпизод не сможет помешать ему жениться на Альбиере ди Джованни Амадори, богатой невесте, с которой он сочетался браком вскоре после «счастливого» события. Два месяца спустя также был зарегистрирован брак Катерины с Антонио ди Пьеро дель Вакка, по прозванию Аттаккабрига[22], крестьянином из селения Кампо-Дзеппи, расположенного примерно в двух километрах от Винчи. Кажется, что эта свадьба тоже была устроена отцом сера Пьеро для того, чтобы обеспечить матери и ребенку достойное существование в будущем. Жизнь продолжалась как ни в чем не бывало. Первые годы жизни Леонардо провел с матерью, вдали от пересудов и сплетен; вокруг него была многочисленная семья, в которой за несколько лет родились еще четверо детей. Чего никак нельзя было сказать о сере Пьеро. Альбиера, несмотря на молодость, оказалась бесплодной. Шли годы, а она так и не родила наследника.

В этот момент снова вмешался сер Антонио и срочно принял меры. Чтобы избежать риска угасания рода и утраты имущества, нажитого семьей, старик решил забрать Леонардо к себе в дом. Возможно, дед питал родственные чувства к внуку, который ни в чем перед ним не провинился. Пять лет спустя после его рождения, когда обитатели Винчи уже свыклись с мыслью, что в семье подрастает внебрачный ребенок, Антонио отобрал мальчика у матери и внес его наконец в свою декларацию о доходах. Именно в 1457 году в этом документе впервые упоминается о существовании «Леонардо, незаконном сыне Сера Пьеро, рожденном от него и Катерины, являющейся в данное время женой Аттаккабриги ди Пьеро дель Вакка да Винчи, пяти лет». Тогда же дедушка занес в записную книжку день и час тайных родов, точно так же, как до этого три поколения его предков записывали даты рождения всех законнорожденных членов семьи. Страх перед тем, что Пьеро может остаться без потомства, вынудил его признать этого незаконнорожденного ребенка.

Имя «Леонардо да Винчи», в котором не упоминался ни один из его предков, в те времена должно было звучать почти как имя безродного человека.

С этого момента, судьба стала не столь жестока к мальчику, как можно было ожидать, судя по первым годам его жизни. Леонардо перебрался в отчий дом, более богатый и респектабельный, тем не менее он по-прежнему считался внебрачным ребенком, и в родном доме к нему относились не как к родному сыну. Не следовало обольщаться, что поступок его дедушки перечеркнет предрассудки, связанные с его незаконным рождением: несмотря на то что он был первенцем Пьеро и первым внуком Антонио, а его имя появилось наконец в семейной книге регистрации рождений, к нему не добавили имен его предков. Впрочем, даже само имя Леонардо было чужеродным в длинной цепочке мужских имен этой семьи. Возможно, если бы он родился в браке, его назвали бы Гвидо или Микеле, как деда и прадеда Антонио. Никто не мог сказать, откуда взялось его имя, столь необычное для этого семейства. Во Флоренции Леонардо называли да Винчи, как любого другого, приехавшего из этого города: достаточно было его имени и места рождения, чтобы установить его личность. Имя «Леонардо да Винчи», в котором не упоминался ни один из его предков, в те времена должно было звучать почти как имя безродного человека, не имевшего семьи, и по закону с этим ничего нельзя было поделать. Незаконнорожденный ребенок не имел права носить фамилию своего отца.

Век спустя, собирая сведения о Леонардо, чтобы написать его биографию, Джорджо Вазари ошибочно называл Пьеро дядей художника, а не его отцом. В течение десятилетий исследователям не удавалось с точностью установить, кем приходился художнику нотариус из Винчи.

Флорентийский закон не позволял Леонардо наследовать нотариальную контору его отца. У мальчика не было ни малейшей возможности сделать престижную профессиональную карьеру, ему пришлось бы довольствоваться простой работой, поскольку на него не распространялась ни одна из привилегий, положенных первенцам. Ему помогла чистая случайность: на протяжении двадцати лет он оставался единственным ребенком. Пьеро одну за другой похоронил двух жен, так и не родивших ему законного наследника. У дедушки и отца не было иного выбора, как сосредоточиться на будущем единственного отпрыска, дарованного им судьбой. Итак, его детство протекало счастливо и безмятежно в стенах дома в Винчи, а судьба оказалась к нему более милостивой, чем этого можно было ожидать. По крайней мере, это то, что можно извлечь из старых биографий, повествующих о ранних годах художника.

Призрак матери

Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки поэтики и риторики архитектуры
Очерки поэтики и риторики архитектуры

Как архитектору приходит на ум «форма» дома? Из необитаемых физико-математических пространств или из культурной памяти, в которой эта «форма» представлена как опыт жизненных наблюдений? Храм, дворец, отель, правительственное здание, офис, библиотека, музей, театр… Эйдос проектируемого дома – это инвариант того или иного архитектурного жанра, выработанный данной культурой; это традиция, утвердившаяся в данном культурном ареале. По каким признакам мы узнаем эти архитектурные жанры? Существует ли поэтика жилищ, поэтика учебных заведений, поэтика станций метрополитена? Возможна ли вообще поэтика архитектуры? Автор книги – Александр Степанов, кандидат искусствоведения, профессор Института им. И. Е. Репина, доцент факультета свободных искусств и наук СПбГУ.

Александр Викторович Степанов

Скульптура и архитектура
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку

Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.

Марк Григорьевич Меерович

Скульптура и архитектура