Таинственный труп

— Я зтояла там бивуаком вместе с Королевским Пикардийским полком! Зима — замое лучшее время года тля приготовления этого кушанья, так как звежая рыпа брепывает бочтовой каретой. Вы упиваете педнягу, разрезаете на толстые ломти, извлекаете внутренности и шбигуете тонкими ломтиками шпика. Затем выкладываете глиняный горшок ломтиками сала и злоями кладете в него значала злой рыпы, затем нарезанных тоненько кусочков окорока, затем злой пелого хлепа, бассерованного в зливочном масле, и под конец злой зелени: петрушки, луковичек, мелко нарезанных грибов и пряных трав. Все закрыть крышечкой из бресного теста и поставить в духовку томиться, примерно часа на полтора.

— Могу ли я, о мой добрейший доктор, надеяться хотя бы на ложечку грибов?

— Согласен, но при условии, что вы отречетесь от ваших музыкальных пристрастий и начнете вместе со мной поклоняться Глюку, ибо:

Что сказать о моих вкусах?И Ифигения по мне, неплохи и Орфей с Альцестом,

Но лучше всех, скажу вам честно, — Глюк,Ему свои пристрастья отдаю я!

— Никогда! Лучше умереть от голода! Этот композитор не умеет создавать мелодии. Пока от ярости у меня не разыгралась подагра, предлагаю вам послушать рассказ о публичном оскорблении, нанесенном одной благородной девице на балу в Опере: осетр навеял мне это воспоминание.

— Черт побери, оказывается, даже пары нектара из Жаньера могут ударить в голову!

— Тихо, слушайте! Некий злобный заика подошел к сей девице на балу и стал рассказывать ей интимные подробности ее жизни, упомянув даже родимое пятно на ее левом бедре. Она позвала дежурного стражника. «Арестуйте эту маску, — говорит она, — она меня оскорбляет». Тут неизвестный снимает маску, и она видит перед собой маршала Ришелье, собственного отца!

— Ах, так вот почему мы опять заговорили о рыбе! Однако у девицы явно случилось что-то с носом, ибо, стоя рядом с маршалом, нельзя не почувствовать запах мускуса, которым всегда злоупотребляет сей господин!

— А где мои грибы? — напомнил Ноблекур. — Сегодня, в жирное воскресенье, я имею полное право — хотя бы в уплату за мою историю…

— Довольно, мир! — произнесла Катрина. — Я вам ботушила озетровые молоки со зливками. А вы знаете, какие они польшие…

— Черт возьми! Катрина, вы разбили мой передовой отряд еще в траншее! Вы знаете, чем угодить моему пациенту.

— Здесь принято превращать пиршество в турнир острословов, — шепнул Николя Сансону, не успевавшему за стремительным обменом реплик. — Сегодня еще нет Лаборда, самого доблестного бойца наших турниров.

— У него ум Вольтера, — промолвил Ноблекур, — и дурная слава председателя Сожака! А с молоками мне, увы, уже приходится отмечать пост!

— Не так уж и плохо для почтенного прокурора, — заметил Семакгюс. — Постная еда разжижает гуморы; вдобавок сей прокурор должен помнить, что именно непрерывное соблюдение диеты сохранит ему здоровье и долголетие. А дары Комуса и Бахуса предоставьте простым неблагоразумным смертным.

— Нет, вы только посмотрите, он еще смеется! Лицемер! О чем это он говорит?

Ужин завершился сладким «Островом любви», рецепт которого Николя услышал в детстве из уст английского офицера, взятого в плен после неудавшейся попытки англичан высадить десант в эстуарии реки Вилен и проживавшего под честное слово в замке Ранрей. Пюре из яблок соединяли со взбитыми в крепкую пену белками и подавали со смородиновым желе с сухариками.

Ноблекур поинтересовался мнением Николя о Бенджамине Франклине, посланце инсургентов из английских колоний в Америке.

— Сейчас модно, — заметил он, — иметь портретик Франклина на каминной полке, как некогда было модно ставить фигурки паяцев и Полишинелей. Я вот тоже жду, когда мои девушки принесут мне портрет этого господина в меховой шапке!

— Я нашел его необычайно воспитанным и очень сдержанным, особенно когда он говорит о своей стране; впрочем, он ею очень гордится и утверждает, что небо, приревновав к ее красоте, в наказание наслало на нее войну. Когда наши остроумцы стали выяснять его отношение к религии, они нашли в нем своего сторонника, то есть того, кто не исповедует никакой религии. Будучи крайне осторожным, он никогда не делает резких шагов. Сначала он скромно жил в Пасси, где к нему не ослабевал поток народу. Вскоре, следуя своему стремлению к уединенной жизни, он не только сумел остановить поток, но и переехал на улицу Университе, а потом на улицу Жакоб, в меблированные апартаменты особняка Амбур.

— А не говорит ли сейчас устами нашего доброго Николя полицейский? — спросил Семакгюс. — Как бы там ни было, этот американец мне нравится, сразу видно, великого ума человек.

— Или же потрясающего невежества, — кротко вставил Сансон. — Отрицать то, что не существует, означает вдвойне признать его существование, своего рода дань уважения порока добродетели!

Ноблекур зааплодировал.

— Браво! Прекрасное классическое толкование.