Таинственный труп

Потеря времени приводила его в бешенство. Снова пошел снег, и он не рискнул взять лошадь. На Оружейной площади ему удалось отыскать свободный экипаж, возвращавшийся в Париж. Устроившись, по привычке, в углу, он смотрел, как за окном тянулись унылые пейзажи: землю окутывал грязный серый покров тающего снега. Его так и подмывало начать сортировать полученные за день впечатления. Внезапно на него снизошло вдохновение, и он приказал кучеру везти его в особняк д’Арране, расположенный на авеню де Пари, иначе говоря, на большой торной дороге в Париж. Этот дом стал его вторым домом; там ему отвели отдельные апартаменты, где он хранил охотничий костюм, ружья, книги и предметы туалета. Он останавливался в нем, когда приходилось оставаться в Версале. Как обычно, его приветствовал дворецкий по имени Триборт, которого Семакгюс некогда спас от ужасной раны, полученной в морском сражении.

— Мерзкая погода, господин маркиз, самое время раскурить трубочку! От сырости ноют кости и скрипят суставы. Надо бы раздобыть бобрового жира для своих старых болячек.

— Триборт, друг мой, дома ли адмирал?

Дворецкий уставился на него своим единственным глазом. Выражение выжидательности на его изборожденном шрамами лице сменилось выражением сожаления.

— То-то и оно, что сейчас на баке никого.

— Значит, я подожду его.

Он не мог понять, почему он упорствовал. Неужели интуиция? В ответе старого матроса прозвучало некое колебание.

— Он уехал с попутным ветром. И пробудет в Бресте несколько дней.

— Спасибо. А мадемуазель? Она тоже уехала с ним?

Триборт расслабился.

— Нет, она на борту. Я сейчас передам.

— Отлично! А я подожду в гостиной.

Хотя все в доме знали его привычки и его особое положение, уважение к благопристойности вменяло соблюдение правил. Рельефный план битвы при мысе Финистерре по-прежнему занимал середину гостиной. Преследуемый взглядом адмирала, сурово взиравшего на него с портрета в полный рост, Николя в задумчивости оглядывал комнату, с которой его связывало столько счастливых воспоминаний. Легкое шуршание тканей вывело его из состояния задумчивости; он обернулся. Эме, в домашнем платье, с непроницаемым лицом стояла на пороге гостиной. При ее появлении его сердце учащенно забилось.

Воззрившись на нее, сама Любовь решила,Что мать прекрасную свою она узрела

Муслиновая косынка прикрывала вырез декольте. Непричесанные волосы, подобранные лентами, двумя прядями ниспадали на плечи. В серых, с синими крапинками глазах плескался гнев.

— Опять вы, сударь?

— Что вы говорите? Снова я! Так-то вы меня встречаете…

Он подошел, намереваясь обнять ее. Но едва он заключил ее в объятия, как она скользящим движением высвободилась и оттолкнула его.

— Довольно, сударь! Вы забываетесь! Кто дал вам право так обращаться со мной?

— Но, послушайте, Эме, откуда эта злость? Какие у вас есть причины столь сурово обходиться со мной? Сейчас, когда я веду важное расследование и выкроил время, чтобы заехать к вам…

В его словах содержалась только часть правды, и он тотчас отругал себя за это.

— Он еще спрашивает! А когда он встретил меня, он меня даже не узнал! Видимо, вы нашли себе другой, более достойный объект для постоянных забот… А я-то думала, что я вам не безразлична…

— По какому случаю, сударыня, я заслужил такую порку? Я категорически опровергаю все ваши подозрения и немедленно приказываю вам сказать, где и когда я вел себя неучтиво!

Слушая себя со стороны, он чувствовал, что говорит мерзким тоном судейского.

— Сударь, сегодня утром, на заре, вы гордо, не удостоив меня даже взглядом, проехали мимо дамы в маске, торопясь воздать законные почести ее величеству.

— Как, этой придворной дамой были вы? Но я думал, вы состоите в свите Мадам Елизаветы. [16]Никогда бы не поверил! Я даже не узнал ваш голос.

— Я могу состоять в свите Мадам Елизаветы и принимать приглашения королевы. А голос я нарочно изменила, — задорно добавила она.

— О! — вздохнул Николя. — Злой умысел и коварная месть. Так обмануть меня! Вы заслуживаете…

— Чего же?

Подойдя к двери, он запер ее на задвижку и, вернувшись к изумленной Эме, заключил ее в объятия. Не сопротивляясь, она прильнула к нему и молча отдалась страсти, доказав, что нисколько на него не сердится. Он отнес ее на софу, и они вступили в жаркую схватку, которой, озабоченные охлаждением своей любви, оба жаждали уже давно. От их бурного сражения изрядно пострадал рельефный план: клочья пакли, изображавшие орудийный дым, один за другим падали на содрогавшиеся палубы миниатюрных кораблей.