Таинственный Восток

Его поцелуи, казалось, длились часы. Постепенно, с томной медлительностью, едва ощутимой, давление их все возрастало, пока ее губы не раскрылись навстречу ему, а ее язык не встретился с его языком. И в этот же момент его нежные руки настойчиво сомкнулись на ее грудях, словно поймали две взлетающие птицы. Карен ощутила, как напряглись ее соски, как отвердели они под его ладонями. Жадно припав губами друг к другу, они опустились вниз по стене, и она только тогда вдруг осознала, что каким-то образом оказалась без рубашки.

- Моя принцесса, - шептал он, а затем чуть отстранился, чтобы взглянуть на ее груди, - я каждую ночь мечтал ощутить твое великолепное смуглое тело в своих руках. Как сейчас, в свете этих ламп... В снах я глядел, и глядел... Он ласкал ее плечи и груди, и она знала, что в мире нет ничего, чего бы она желала больше, чем его прикосновений. Она смотрела в его глаза и знала, что на всем свете нет ничего прекрасней этих голодных серых глаз. Когда он целовал ее шею, она знала, что он никогда не попросит больше, чем она пожелает дать сама. И когда он целовал ее груди, она знала, что нет ничего, чего бы она не отдала ему. Его нежность сокрушила все ее барьеры, его благородство смело всю ее защиту. Его голод разжег ее собственный.

- Моя дорогая, - шептал он в ее влажные груди, - я должен видеть всю тебя, - с этими словами его руки опустились к шортам.

- Нет! Эрик, нет! - вскрикнула она и, схватив его руки, подняла их к груди. Сердце ее бешено заколотилось. Как она могла забыть?

- Но я должен видеть тебя, дорогая! Я должен видеть всю тебя!

Карен почувствовала, что от ее враз вспотевшей спины намокла бумага задника. Еще один миг, и он бы узнал, что она блондинка.

- Ах, эта роса любви, - сказал он мечтательно, проводя руками по ее вспотевшему торсу.

Карен села, снова отняла от своих бедер ищущее руки и сказала:

- - Эрик, я должна тебе кое-что рассказать.

Он коснулся языком серьги в ее правом ухе, чтобы колокольчик звякнул.

- Рассказывай, дорогая принцесса. - И чуть прикусил ее за шею.

- Пожалуйста, Эрик, выслушай меня. Если я что-то значу для тебя, я надеюсь, постараешься ронять.

- Я хочу понять о тебе все. - Он ласкал ее бедра, а она была не в состоянии контролировать его руки.

- Эрик, прекрати! Дело в том, что я не могу заниматься любовью при дневном свете. Ни при каком свете, а только в темноте. В абсолютной темноте.

- Но тогда я не смогу видеть тебя.

- Извини, Эрик, но такая уж я есть.

- Но, Индира, - молил он, - я никогда не занимался любовь в женщиной, которую не мог видеть. Я должен видеть тебя. - Нет, Эрик, нет.

- - - Но твои груди словно пара голубей трепещут в моих ладонях - голодных голубей, с маленькими розовыми ротиками, умоляющими, чтобы их накормили. - И он целовал их, и дразнил их, пока она не застонала от наслаждения. Ее чувства напряглись до предела. - Пожалуйста, Эрик, - вскричала Карен. Она знала, что не сможет дальше удерживать его, - пожалуйста, остановись.

Он в отчаянии обвел взглядом ослепительно освещенную студию.

- Моя спальная залита солнцем. Где же тогда?

- Может быть, темная комната для проявки?

- Пошли, - скомандовал он, поднял ее на ноги и поспешно повел через студию к лаборатории. Они прошли сквозь занавешенную дверь, потом сквозь вторую, очутившись наконец в мире острых запахов химикатов, где можно было лишь угадывать в слабых очертаниях предметов высокие увеличители, ванночки и банки с проявителями.

- Выключи! - потребовала Карен, указав на источник защитного янтарно-красного света. Он щелкнул выключателем, и они погрузились в абсолютный мрак. Осторожно, на ощупь Эрик подвел ее к тому, что в темноте было похоже на старую походную кровать, и посадил ее, как она предполагала, на угол.

- Пусть это будет нашим секретным садом, дорогая Индира. - Когда он говорил, его губы касались ее губ. - Здесь ты будешь и моим солнцем, и моей луной.

Карен никогда не находилась в такой абсолютной тьме, как сейчас, и это придало ей храбрости. Она чувствовала, что Индира способна совершать вещи, на какие никогда бы не решилась Карен. Она ощутила в себе вожделение, которого никогда не испытывала раньше. Темнота, как крепкое, опьяняющее вино, воспламеняло все ее чувства. Остались только прикосновения и звуки. Она слышала, как внизу по улице прогрохотал грузовик, как опустился лифт, как где-то в здании играло радио, как часы в лаборатории отбивают свой ритм. Еще она слышала шелест одежды Эрика, когда он снимал ее с себя, слышала его дыхание, и как оно становилось все чаще и чаще. Потом услышала, как его сердце бьется в одном ритме с ее собственным, и вдруг руки Эрика, его рот оказались повсюду, беря ее, раскрывая ее, призывая ее.