Тайны Кремлевской больницы, или Как умирали вожди

Я знала, что в нашем доме живет Юрий Карлович Олеша — автор «Трех толстяков» и «Зависти». Позднее была издана и его последняя книга «Ни дня без строчки». С самим же автором познакомиться мне не довелось.

Однажды я стояла за молоком в длиннющей очереди. Ох уж эти очереди! Сегодня о них забыли. Но как же они раздражали, выматывали душу! Сколько времени мы проводили в этих очередях! А что поделаешь? Семью, маленьких детей надо было кормить.

И вот очередь… Сзади подходят люди, занимают за мной, потом отходят, предупреждая, что они здесь стоят… Часто не возвращаются. Все это нервирует. Вот опять какой-то мужчина задает осточертевший вопрос:

— Вы последняя?

Не оборачиваясь, чуть не кричу:

— Я, я, я!!

— Почему три «я», а не одно?

Реакция была неожиданной, я обернулась и с интересом посмотрела на мужчину. Лицо его показалось знакомым. «Кажется, он живет в нашем доме», — подумала я. Мне стало неловко за свою несдержанность, и я пробормотала извинения.

Так мы познакомились, это был Олеша. Потом я не раз встречала Юрия Карловича во дворе или около дома. Он всегда был один, к тому же нетрезв и скверно одет. Мы стали раскланиваться.

Оригинальный писатель, Юрий Карлович и человеком был неординарным, тонким, с редким чувством юмора и острым умом. Мне было жалко, что он пропадает. Однажды по праву врача я упрекнула его:

— Что за варварское отношение к своему здоровью, Юрий Карлович? Вы погибнете…

— А, пустяки, — ответил он.

— Давайте я полечу вас гипнозом? Вы знаете, я ведь училась…

Олеша вроде бы заинтересовался. Потом махнул рукой.

— Нет, мне уже ничто не поможет. — И добавил с улыбкой: — Ни дня без строчки и ни дня без вина!

Как врач я, увы, понимала, что болезнь его зашла слишком далеко и он уже не волен над собой.

…Через некоторое время узнала горестную весть. Какой-то человек обнаружил Олешу в луже мертвым — он захлебнулся.

Разговоры на скамейке

Разговоры со знаменитыми писателями обычно заводились на скамейке в нашем скверике. В редкие свободные часы я выходила туда с вязанием или вышивкой.

Вениамин Александрович Каверин почти все время жил на даче, в Переделкине. В Лаврушинском появлялся редко. Был элегантен, подтянут, вежлив. Однажды, сидя на лавочке в сквере, разговорился со мной:

— Вы ведь живете в квартире, в которой жил секретарь Горького? А знаете, у меня хранится много писем Алексея Максимовича…

Я слушала с интересом. Потом неожиданно спросила:

— Вениамин Александрович, а когда вы начали писать?

— О, это было давно… Я родился в Пскове, а потом приехал в Ленинград… А с первым моим рассказом была такая история. Я тогда учился в Ленинградском университете и должен был сдавать курс логики профессору Ложскому. А меня очень интересовала неевклидова геометрия Лобачевского… Вы представляете, что это такое?

— С трудом, — ответила я.

— По этой теории параллельные линии пересекаются в пространстве. И вот после экзаменов, проходя мимо Дома литераторов, я увидел объявление о конкурсе начинающих писателей. Я решил написать рассказ. Пришел домой. Взял лист бумаги, расчертил его на две половины. На одной половине стал писать историю студента, моего ровесника, живущего в двадцатые годы. Студент проигрывается в карты и хочет уйти в монастырь. На другой стороне я написал историю монаха, живущего в семнадцатом веке. Монах, напротив, порывает с религией и уходит в мир. Но самое интересное, что я заставил своих героев встретиться на берегах Невы. Представляете? То есть сделать то, что доказывал Лобачевский своей теорией…

Не дав мне сказать и слова, Каверин вежливо попрощался и ушел в дом.

* * *

С Валентином Петровичем Катаевым я тоже была знакома коротко. Он казался заносчивым и высокомерным. Еще бы! Слава его гремела. Читали «Траву забвения» и «Святой колодец». А все дети знали, чуть ли не наизусть, «Белеет парус одинокий» и «Сына полка».

Однажды он остановил меня, когда я по каким-то делам выходила из подъезда. Он тоже любил сидеть в нашем скверике.

— Посидите, Прасковья Николаевна, куда вы все спешите… Посидите… Вон дочка ваша с няней гуляет…

— Да некогда мне сидеть, Валентин Петрович, — сказала я. — Работа такая… Это вы, писатели, все дома сидите…

— Не скажите… Наши профессии схожи. Вы лечите тело, а мы врачуем душу… Знаете, сколько писем мне приходит от совсем незнакомых людей.

— Ну, мне писем не пишут, — пошутила я. — Все больше подарки дарят.

В другой раз я сидела на скамейке и что-то вязала, сосредоточенно подсчитывая петли.

Катаев присел рядом, поздоровался и сказал, глядя на мою пряжу:

— А вы слышали, Прасковья Николаевна, миф об Ариадне?

— Нет, — ответила я. — Расскажите…