Тайны Московской Патриархии

Зная, какое значение придают служилые люди случаям «бесчестья» (понижавшим род в местнических спорах), Гермоген сообщает, что о бесславном мятеже он записал в патриаршем летописце: «Как бы вам не положить вечного порока и проклятья на себя и на детей ваших» – вообще не лишиться дворянства и не оказаться со своими потомками в рабстве! Напоминая о воинской чести, патриарх пишет: «Отцы ваши не только к Московскому государству врагов не допускали – но сами в морские воды, в дальние расстояния и незнаемые страны как орлы острозрящие и быстролетящие будто на крыльях парили и все под руку покоряли московскому государю царю!»

Все было напрасно. Ушедшие не возвратились, Шуйский не менялся, страна катилась в пропасть и месяц за месяцем приближалась к тому дню, когда Москва будет разорена по вине самих московских властей. Гермоген, видя паству глухой к его словам, замолчал более чем на год.

Удивительно, что в столь тяжелое время деятельный архипастырь находил возможность для созидательного труда. Архивы времен Смуты сохранились очень плохо. Однако до нас дошла грамота Гермогена на строительство церкви Николы в селе Чернышове, начатое во время напряженных боев с болотниковцами. Возможно, в это время, а не раньше он пытался исправить церковную службу и поведение прихожан в храме. Продолжалось издание книг, причем патриарх построил для типографии «превеликий» дом и установил в нем новый печатный станок. Над редактированием при нем трудились известные книжники: О. М. Радишевский, И. А. Невежин, А. Н. Фованов. Гермогену было что защищать – и не его вина, что вскоре Первопрестольная превратилась в пепелище.

Глава третья

НА ПЕПЕЛИЩЕ

1. Трагедия Скопина-Шуйского

Россиянам всегда было за что упрекать своих правителей, особенно задним числом, когда страна заходила в трагический тупик. Духовное христианство, учившее превыше всего ценить одну заповедь, один высший дар – любовь к ближнему, – всегда подвергалось гонению. Адепты его страдали тяжко, но еще пуще пострадали мы с вами – люди, обладающие искаженной исторической памятью. «А как же наука? – спросите вы. – Ведь есть же истины, добытые трудами многих поколений замечательных историков?» Да, есть многочисленные материалы, но крайне мало понимания прошлого, ибо оно невозможно без сочувствия и сострадания. Это категории не научные, скажут многие – и будут правы. Критическая наука обязана быть объективной, препарируя останки былой жизни. Однако благодаря всем ее трудам мы имеем дело с мертвым прошлым. Оно не оживет в нашем сознании, и тома ученых трудов останутся бесполезным грузом, пока прах ушедших предков не будет оживлен живой водой сочувствия, пока их поступки не найдут понимания. Это непросто – отнестись к другому, как к самому себе. Восхвалять и проклинать куда легче, а отказаться от оживления прошлого – надежнее с позиции «учености».

Не случайно глубочайшие идеи христианской философии – «возлюби» и «не суди» – с величайшим трудом усваиваются человечеством, хотя их восприятие вовсе не требует признания какой-либо религиозной доктрины. Жизнь патриарха Гермогена очевидно демонстрирует бессмысленность исторического знания, не оживленного сочувствием, сопричастностью с духом предков. Он был честен? – Да. Бескорыстен? – Безусловно. Желал блага своей стране? – Очевидно. Не жалел для этого живота своего? – Отдал жизнь Отечеству. Будучи представителем высшей духовной власти, виновен ли в разорении Руси и ужасающих страданиях россиян?

Поставив этот вопрос, от которого почти все историки упорно старались уклониться, мы вплотную подходим к решению загадки патриарха Гермогена. Подъяв право «вязать и разрешать» человеческие судьбы, он тем самым взял на себя и ответственность за паству. И как бы ни был по-человечески прав Гермоген в своих поступках, но реки пролитой крови, разоренные города и сожженная Москва, ожесточение сердец и ненависть, пусть обрушившаяся в итоге на иноземцев и иноверцев, – все говорило в один голос: «Виновен!»

Объективистская историография, чрезвычайно полезная в установлении отдельных фактов, позволяет нам найти объяснение и оправдание позиции Гермогена в определенных ситуациях, хотя и не объясняет его жизненного пути в целом. Так, мы не можем сказать, что его истовая защита царя Василия не имела, помимо идеальных, неких рациональных оснований: в условиях «войны всех против всех», усилия правительства Шуйского имели некоторые шансы на утверждение гражданского мира – по крайней мере, теоретически. Даже столь одиозный шаг, как продажа части территорий Швеции, благодаря организаторскому и военному таланту Михаила Васильевича Скопина-Шуйского давал россиянам надежду на победу правительственных войск. Ждать от Гермогена одобрения договора о военной помощи от «схизматиков» было невозможно, но упорное, несмотря на все трудности и даже временные поражения, продвижение молодого полководца Скопина к Москве подкрепляло уверенность Гермогена в том, что его верность престолу ведет к преодолению гражданской распри.