Тайны православных святых

В августе 1917 году царя и его семью повезли под охраной в Сибирь, а в день праздника Преображения Господня они прибыли на пароходе «Русь» в Тобольск. Простые люди в Тобольске при виде августейшей семьи снимали шапки, крестились, а некоторые падали на колени и плакали, и среди таких были не только женщины, но и мужчины. Это время стало периодом горького сожаления государя о своем отречении, которое не спасло Отечество, а привело к страшным последствиям: приходу к власти большевиков, развалу армии и полному духовному разложению страны. Отречение оказалось не просто бесполезным, но даже роковым действом.

Однажды царь спросил у охранника, что делается в России, тот ответил: «Льется кровь рекой от междоусобной войны. Люди уничтожают друг друга». Государь ничего не ответил, но лишь поднял глаза к небу.

Режим содержания ужесточался, и в это время государыня записала в дневнике: «…надо перенести, очиститься, переродиться!» Находясь уже около года в Тобольске, государь писал: «Сколько еще времени будет наша несчастная Родина терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дольше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего желать? А все-таки никто как Бог! Да будет воля Его святая!»

13 апреля 1918 года семью вывезли из Тобольска и на пути следования 17 апреля задержали в Екатеринбурге, заключив под стражу в доме инженера Ипатьева. Заключение длилось два с половиной месяца, и на протяжении этого времени царственные узники терпели от своих стражников уже ничем не прикрытую ненависть. За каждым движением внимательно следили, разнузданные солдаты не упускали случая сказать княжнам непристойности или выказать грубость, пленники спали на полу, за исключением больной Александры Федоровны и цесаревича Алексея, кормили их скверно, а личное имущество и даже одежду постепенно растаскивали. Но никто не роптал: все члены царской семьи до последнего момента сохраняли присутствие духа.

Озверевшие охранники приходили в еще большую ярость, видя подобное смирение и кротость. Ведь сознание собственной силы и вместе с тем бессилия может довести до крайности тех, кто уже переступил черту дозволенного.

Издеваясь над пленниками, истязая их физическими муками, стражники так и не смогли сломить тот душевный стержень, на котором зиждилось сознание православного человека. Жертвенная преданность Родине внушила душевный покой пленникам и возвеличила над страданиями. «Как я люблю мою страну, — писала Александра Федоровна, — со всеми ее недостатками. Она мне все дороже и дороже, я каждый день благодарю Господа за то, что Он позволил нам остаться здесь». «Я не хотел бы уезжать из России, — говорил Николай II. — Слишком я ее люблю. Я лучше поеду в самый дальний конец Сибири».

Никто из членов царской семьи и помыслить не мог о том, чтобы покинуть родное Отечество. Когда старшей дочери предложил замужество иностранный принц, будущий король, она наотрез отказалась, заявив: «Я не хочу покидать Россию, я русская и хочу остаться русской навсегда».

Царская семья страдала в заточении от морального и физического унижения, но все это переносилось с беззлобием и всепрощением. В дневнике Александры Федоровны есть запись изречения святого Серафима Саровского: «Укоряемы — благословляйте, гонимы — терпите, хулимы — утешайтесь, злословимы — радуйтесь. Вот наш путь. Претерпевший до конца спасется».

Все знали о приближении смерти. В те мучительные дни великая княжна Татьяна в одной из своих книжек выделила чертой следующие строки: «Верующие в Господа Иисуса Христа шли на смерть, как на праздник, становясь перед неизбежной смертью, сохраняли то же самое дивное спокойствие духа, которое не оставляло их ни на минуту. Они шли спокойно навстречу смерти потому, что надеялись вступить в иную, духовную жизнь, открывающуюся для человека за гробом».

За три дня до смерти, в воскресенье 14 июля, по просьбе государя в доме разрешили совершить богослужение. Впервые никто из царской семьи не пел во время службы, все молились молча. Протоиерей местного собора в Екатеринбурге отец Иоанн (Сторожев) позже вспоминал: «Когда по чину обедницы (так как мы служили не обедню, а обедницу) отец диакон должен был прочитать молитву «Со святыми упокой», он почему-то вместо того, чтобы прочесть ее, запел: «Со святыми упокой» (что обычно делается только на панихиде или похоронах). Я, хотя и заметил ошибку, стал, однако, ему подпевать. Как только мы запели, я услышал за собой шум — все присутствующие опустились на колени и горячо молились — вышла точно панихида… По окончании службы, когда подходили к кресту, отец диакон передал государю и государыне вынутые просфоры (осмотренные ранее чекистом Юровским). Когда я уходил, то, проходя возле Великих Княжон, ясно услышал их сдержанный шепот: «Спасибо, батюшка».