Тайны реального следствия. Записки следователя прокуратуры по особо важным делам

Племянница покойной, осмотрев вместе со следователем квартиру, наконец определила, что отсутствуют два канделябра эпохи Александра II. Правда, неизвестно было, пропали они в результате разбойного нападения, или, может быть, были проданы владелицей, или отданы на реставрацию… Но в любом случае приходилось считаться с этой пропажей. Удивляло только то, что преступник или преступники не тронули прочие ценности, стоимости немалой, на которые давно уже облизывались не только питерские, но и московские коллекционеры. Вывод напрашивался только один: если канделябры унесли грабители, значит, это было целенаправленное исполнение заказа.

Но для того чтобы объявить розыск предмета антиквариата, нужно подробное описание этого предмета, а еще лучше — изображение его или аналогичной вещи. И следователь стал скрупулезно изучать архив потерпевшей — вдруг найдется какое-то изображение пропавших канделябров. Часами он разбирал рисунки художницы и любительские снимки, которых за долгую жизнь хозяйки накопилось немало. И нашел: была фотография, запечатлевшая художницу дома возле потрясающе красивого камина, а на заднем плане отчетливо был виден попавший в кадр канделябр.

Фотографию, а вернее этот самый задний план, увеличили, размножили и стали искать — а вдруг эта вещь всплывет где-то на антикварном рынке. Прошло немало времени, пока в поле зрения следствия не попал известный питерский торговец антиквариатом, но с московскими корнями, держатель салона в центре города. Похоже было, что через его руки прошел какой-то канделябр как раз вскоре после убийства художницы. Но как ни обкладывали его оперативники, хозяин салона стоял насмерть; единственная информация, которую от него удалось получить, заключалась в том, что канделябр был и очень быстро «ушел» в Москву, он даже лично его туда отвез, а в столице следы произведения искусства потерялись. «Во всяком случае, — сказал он оперативникам, — даже если вы и узнаете, где шандалы, вы их никогда оттуда не получите», — и стал намекать на Кремль, Белый Дом и даже на руководство РАО ЕЭС.

Дело об убийстве, сопряженном с разбойным нападением, было приостановлено, но операм оно покоя не давало.

Прошел год. И вот, накануне следующего Дня театра, они привели в прокуратуру гражданина средних лет, со следами интеллекта на потрепанном жизнью лице. Гражданин одет был в рубище, носил толстовскую бороду, источал омерзительный запах и поведал, что некогда был известным художником, но не выдержал конкурентной борьбы и ушел из мира чистогана в бомжацкие подвалы. Покойной даме был в свое время представлен — все-таки одной музе служили.

Гражданин охотно пошел на контакт со следователем и дал себя допросить. В ходе многочасового разговора он, постоянно отвлекаясь на проблемы современных живописных школ и свободно оперируя именами Коро, Тулуз-Лотрека и Пюви де Шаванна, упомянул про другую даму, одного возраста с потерпевшей, можно сказать — ее однокашницу. Похоже было, что в молодости дамы влюблялись в одних и тех же молодых людей, и художница была удачливее своей соперницы, потому что соперница до преклонных лет не могла успокоиться и плевалась ядом при упоминании фамилии потерпевшей. Была между ними еще какая-то история с профессиональным уклоном: не то потерпевшая присвоила творения соперницы, не то перехватила у той выгодный заказ из крупного театра…

Потом в устах свидетеля прозвучало слово «шандалы». Были какие-то антикварные подсвечники, которые потерпевшая никак не хотела продавать, а желающие ими завладеть не хотели успокаиваться. Больше всех, кстати, хотела заполучить эти шандалы мадам Алексеева — та самая соперница. Но чем дело кончилось, гражданин говорить упорно не хотел.

Каким-то шестым чувством ощутив, что этот новоявленный схимник — не просто свидетель по делу, следователь отказался отпускать его. Я согласилась с задержанием гражданина, и он поехал в камеру, не слишком о том переживая. «В конце концов, — сказал он на прощание, — там тепло, сухо и кормежка регулярная». Оперативники сдали его в изолятор временного содержания и отправились устанавливать все про мадам Алексееву.

Выяснилось, что Алексеева действительно была знакома с потерпевшей с юности; кто кого обидел, история теперь уже умалчивает, но то, что между ними существовала ненависть, достойная Монтекки и Капулетти, подтверждали абсолютно все.