Тайны русской империи

«Если нам суждено жить, мы должны искать иных путей».Демократия, с момента своего появления в новое время, в XVIII веке, принесшая столько крови и всевозможных потрясений христианскому миру, требует объяснения своего феномена. Можно оставаться при пессимистическом взгляде, что лучше демократии человечество не изобрело ничего в области государственности. А можно и вообще стараться не поднимать этого вопроса и считать демократию в России за священную и неприкосновенную «корову». Но все это «консервативное» мировоззрение, застывшее на идеях Французской революции, устарело и не может развивать русское общество. Оно лишь способно подрывать национальные силы и ослаблять государственное единство, что умело и делает по сей день.

«Демократия, — как писал один русский монархист в начале XX столетия, — где бы она ни появлялась, представляет собой разрушающий государства психологический яд, действующий более или менее быстро, в зависимости от присутствия или отсутствия в государстве психологического противоядия — сильно развитого национального самосознания». Наша страна, не имея такого крепкого национального самосознания, с торжеством демократии оказалась сразу же отравлена ее ядом, свободно, почти без сопротивления, разрушающим и государственность, и нацию. Сформировавшиеся в русском обществе две антинациональные, антиобщественные группы населения — интеллигенция и пролетариат — стали носителями соответственно двух разрушительных теорий демократии либеральной и социальной, «начала и конца» системы разрушения империи. Если интеллигенция пестовала из всех принципов французской революции принцип политической свободы, то пролетариат к свободе потребовал еще и всеобщее равенство. Эти идеи стали так популярны, что их считалось совершенно излишним доказывать, хотя эти два принципа могут пониматься людьми по-разному.

Федерализм или унитарное государство?

Все более современной становится мысль В.В. Розанова о том, что при демократическом принципе, завладевшем Россией, «“быть в оппозиции” — значит любить и уважать государя…», а «“быть бунтовщиком” в России — значит пойти и отстоять обедню» ^{358}. Пусть же эта благородная «оппозиция» духу времени и духовный “бунт” против прививаемой демократией теплохладности будут нашими всегда возможными ответами на внутреннюю и внешнюю агрессию против Отечества.

Демократия облила грязью и опошлила многие глубокие русские традиционные воззрения. Сколь однозначно ругательным еще недавно было словосочетание «имперское мышление». Демократические идеологи старались убедить великую нацию, что ей ненужно, неудобно, наконец, не выгодно быть имперской нацией, что ей будет легче и спокойней жить мелочными проблемами, занимающими швейцарца или люксембуржца, проблемами биологического потребления, а не духа и творчества. Биологическое существование рефлексивно, несмело и творчески бесплодно; дух же всегда сознателен, дерзок и не может жить без творчества.

Почему же так боятся империи?

Страшит врагов имя русское, чувствуют они, откуда может прийти им бесславный конец. Это слово несет опасность для демократии, поскольку потенциально может стать знаменем русского объединения. Империя несет современному распадающемуся русскому миру национальную концентрацию.

Каждая нация, доросшая до великой мировой роли, стремится построить свою империю, свой мир, свою цивилизацию, которая предъявляется остальному миру как высшее развитие национально-государственного таланта. Империя развивает национальные идеалы до некоей универсальности, внутри которой могут свободно чувствовать себя и все другие народы. Имперское сознание вырабатывает особую ответственность перед Историей — ответственность хранителей идеалов христианской государственности и охранителей мира от всякого посягательства на тихое в нем житие во всяком благочестии и чистоте. Имперское сознание появляется как результат осознания нацией своей великодержавной миссии. То есть как осознание особой задачи нести миру свои государственные идеи, выраженные в идеалах правды, порядка и справедливого общежития.

«Нам же, — писал М.О. Меньшиков, — простым гражданам, несущим трудовою жизнью своей тяжесть государственности, нельзя не прислушиваться к вечным заветам. Мы хорошо знаем, что эта святыня народная — Родина — принадлежит не нам только живым, но всему племени. Мы — всего лишь третья часть нации, притом наименьшая. Другая необъятная треть — в земле, третья — в небе, и так как те нравственно столь же живы, как и мы, то кворум всех решений принадлежит скорее им, а не нам. Мы лишь делегаты, так сказать, бывших и будущих людей, мы — их оживленное сознание, — следовательно, не наш эгоизм должен руководить нашей совестью, а нравственное благо всего племени» ^{359}.