Тайны Смутного времени

Другими словами, в результате прямо-таки гестаповской борьбы Петра со староверами очень большой процент трудолюбивого, искренне верующего населения был форменным образом поставлен вне закона и подвергся постоянным преследованиям. В свою очередь, это вело к еще большему ожесточению нравов, застою в экономике. В свое время подобное наблюдалось во Франции — изгоняя гугенотов, страна лишилась множества искусных ремесленников, преуспевших купцов, интеллектуалов, от чего выиграла Англия, приютившая беглецов (именно они и помогли претворить в жизнь то, что именуется «английской промышленной революцией»). Так и в России: трудолюбивые, грамотные старообрядцы исключались из деятельности на благо страны, вынужденные массами бежать кто в глухие места, кто в Жечь Посполитую (в нашей историографии совершенно не изучена весьма интересная тема — огромный вклад, который внесли староверы в процветание той же Литвы. В точности как гугеноты в Англии).

И, наконец, одно из самых страшных последствий петровских реформ — фактический раскол простого народа и «верхнего мира» на две разныхнации. Возникло две нации, две культуры, два мира…

Разумеется, до Петра не было никакой идиллии — помещики и бояре угнетали «черный люд» почти столь же тяжко. Но между боярином и его крестьянином не было

пропасти — оба носили одинаковую одежду, различавшуюся лишь материалом, оба ходили в одну и ту же церковь, принадлежали к одной культурно-духовной общности. После петровских преобразований «барин», городской, образованный и одевался иначе, и лицо у него было «босое», и родного языка он сплошь и рядом не знал. Сохранились свидетельства современников, как в 1812 г. простонародье таскало в московскую полицию «французских шпионов» — схваченных на улицах дворян, которые изъяснялись меж собой по-французски. Они были не виноваты — просто-напросто родного языка не знали и говорить по-русски даже на самые простейшие темы не могли. Из этих искорок, понемногу тлевших, и разгорелось на всю Россию в 1917-м пожарище, слизнувшее помещичьи усадьбы, а заодно и библиотеку Блока — какие там, к черту, жидомасоны, всего лишь лопнул нарыв, вздувшийся еще при Петре, бесповоротно расколовшем нацию…

Итог

Время от времени (к счастью, все реже и реже) иные исследователи в поисках очередной сенсации начинают вспоминать о «загадке», якобы сопровождавшей кончину Петра. Слабеющая рука Петра (умирающего то ли от простуды, то ли от скверно залеченной венерической болезни) нацарапала лишь два слова «Отдайте все…» — и бессильно упала. Вот и гадают, вот и ломают головы — кому же наш «госмударь всея Руси» собирался оставить страну?

Печальный итог в том и состоит, что сам Петр не мог не понимать: наследство оставить некому!

Супружница Екатерина глупа, распутна и откровенно спивается. Елизавете всего шестнадцать. Другой дочери, Анне, семнадцать. Внуку Петру Алексеевичу десять. Молодые племянницы Анна и Екатерина замужем за иностранными князьками (первая, впрочем, уже вдова). Племянница Прасковья умом не блещет…

НАСЛЕДНИКА НЕТ. Чье имя не напиши, он или она неминуемо станут игрушкой в руках приближенных — казнокрадов, мотов, озабоченных лишь собственным преуспеянием. Иллюзий на их счет сам Петр никогда не питал, в глаза говорил, что прекрасно понимает: после его смерти пустят прахом все наследие…

Не мог Петр этого не понимать. Прекрасно знал. А потому — нет никакой загадки. «Завещание», можно ручаться, осталось недописанным не потому, что холодеющей руке не хватило какой-то минуты. Петр, несомненно, заранее пытавшийся предугадать ход событий после своей смерти, попросту осознал: называть чье бы то ни было имя бесполезно. Потому что не будет продолжателя

.

И это недописанное завещание, каракули на грифельной доске — свидетельство полного и окончательного краха, который умирающий Петр, нет сомнений, успел осознать во всей полноте. Драконы сплошь и рядом умирают бесславно, не в бою — в сырой пещере, под писк крыс, уже нагло высунувшихся из всех углов, уже прикинувших, как будут обдирать чешую, чтобы добраться до остывающего мясца…

Потомки

К Петру (в отличие от многих других самодержцев) отношение потомков было неоднозначным с самого начала, и разброс мнений оказался особенно велик…

Уже в конце XVIII в. князь Щербатов написал прекрасную, до сих пор не устаревшую работу, исследование, впервые, наверное, в российской историографии поставившую вопрос виртуальности: как развивалась бы Россия, не будь Петра? У Щербатова есть примечательная фраза: «Нужная, но, может быть, излишняя перемена». Чуть позже Радищев, по сути, вторил Щербатову, пусть и с другой колокольни: «И я скажу, что мог бы Петр славнее быть, возносяся сам и вознося отечество свое, утверждая вольность частную». Но как раз «вольность частную» наш сатрап и подавлял с небывалым прежде усердием…