Тайны Старого и Нового света. Заговоры, интриги, мистификации

До сих пор официальные немецкие опровержения, что Дрейфус никогда и ни с кем из германских представителей не состоял в связи, носили слишком формальный характер, чтобы быть убедительными. Это не случайно, так как в германских правящих кругах считали выгодным продолжение «дела», явно ослаблявшего международный престиж Франции. Германское правительство было заинтересовано в поддержании равновесия сил между столкнувшимися группировками. В сентябре 1898 года государственный секретарь Бюлов выражал надежду, что «дело еще более усложнится, армия развалится и Европа будет шокирована». Правда, канцлер Гогенлое склонялся к мысли о желательности разоблачения игры антидрейфусаров. Германская пресса, например «Vossische Zeitung», 2 сентября 1898 года прямо писала, что Кавеньяк вскрыл фальшивку Анри явно из опасения, что подлог будет неопровержимо установлен в случае заявления немецкого правительства. В этом была, несомненно, большая доля правды, если не вся правда. Ведь Шварцкоппен и Паниццарди, если бы их правительства сочли это выгодным, в любую минуту могли раскрыть игру французских «патриотов». Именно опасаясь таких разоблачений, антидрейфусары пытались безрезультатно шантажировать Паниццарди и Шварцкоппена вплоть до их отъезда из Парижа. В отношении Шварцкоппена этим занялся еще осенью 1897 года аферист Лемерсье-Пикард. Он помогал Анри подделывать документы и по его поручению постоянно угрожал немецкому полковнику опубликованием разного рода фальшивок, а также писем Шварцкоппена к его любовнице (3 марта 1898 года Лемерсье-Пикарда нашли повесившимся в своей комнате; осталось неизвестным, было ли это убийством или самоубийством).

О том, что генералы оперируют фальшивками, прямо заявил Пикар, а его не удалось заставить замолчать. Можно было опасаться, и с полным основанием, любых неожиданностей со стороны Эстергази. К тому же майора привлекли еще раз к суду, на этот раз гражданскому. Героя националистов обвиняли теперь просто в воровстве большой суммы денег, которые его племянник попросил положить в банк. Майор сообразил, что Анри избран козлом отпущения и что следующей будет очередь его, Эстергази. «А я по своей природе питаю непреодолимое отвращение к роли жертвы, — писал немного позднее многоопытный жулик. — Мой отъезд был решен». Почувствовав, что дела плохи, Эстергази не стал медлить. Налегке, как бы отправляясь на прогулку, он сел на дачный поезд, потом пересел на другой, пересек бельгийскую границу, а вскоре очутился в Лондоне. Это произошло 1 сентября, через сутки после того, как Анри нашли мертвым в его камере.

В первые дни после разоблачения фальшивки Анри реакционную прессу поразил столбняк. Но она вскоре с новым рвением развернула кампанию против пересмотра «дела Дрейфуса». Идеолог монархистов Шарль Моррас, обращаясь к тени Анри, писал в «La Gazette de Franke» 7 сентября 1898 года: «Ваша злополучная фальшивка будет считаться в числе Ваших самых славных военных подвигов». Моррас обещал, что благодарная нация воздвигнет полковнику памятники по всей стране, и, разумеется, обрушивался на «палачей» своего героя, «членов синдиката измены». Правые газеты уверяли, что эта фальшивка — единственная среди подлинных документов, что она представляет собой запись «устных разведывательных данных» или выданную за оригинал копию действительного письма Панницарди. Наконец, что эта фальшивка была сфабрикована после вынесения приговора Дрейфусу и, следовательно, не может бросить тень на решение военного суда. На помощь реакционерам поспешили Ватикан и иезуиты. Самый опасный для генералов свидетель Пикар, быть может, спас себе жизнь, заявив, что если его найдут подобно Анри в камере с перерезанным горлом, пусть не считают это самоубийством.

Немало хлопот доставлял реакционному лагерю и его прежний любимец Эстергази. Очутившись в Лондоне, майор решил подороже продать газетам свои признания — секретную историю «дела Дрейфуса». С этой целью Эстергази предпочел сбывать свои секреты частями, каждый раз подбрасывая новый пикантный материалец к уже известным фактам. Демонстрируя мертвую хватку, он начал с горделивых утверждений: «Я не намерен торговать государственными секретами, я предоставляю это Дрейфусу и Пикару». Это означало, что подобно одному бальзаковскому герою Эстергази не собирался обменивать бессмертную душу за какую-то мелочь. Он хотел получить настоящую цену. Поэтому первоначально нужно было сбыть еще не «государственные секреты», а залежалый товар — пересказ в своей интерпретации, пока без дополнительных разоблачений, истории «дела». В этом жизнеописании Эстергази досталось многим — от племянника, у которого автор мемуаров украл деньги, до Кавеньяка, решившего отделаться от майора, когда этот проходимец стал явным бременем для антидрейфусаров.