Тайны темной осени

— Маньяк… С кем ты говорила по телефону прежде, чем вышла из купе?

— Откуда знаешь?

— Да знаю уж.

— С сестрой.

— Так. Что ты ей сказала. Отвечай! — рявкнул он, заметив моё колебание.

— Что еду, что буду завтра в Сочи, — ответила я. — Ничего такого я не сказала… бл…ь!

Я почти почувствовала, как мои глаза вылезают из орбит и ползут на лоб, оттуда на затылок, чтобы скатиться потом по спине до самой задницы. Похоронов ждал.

— Я… сказала… что… еду… в… четвёртом… купе, — заикаясь на каждом слове выговорила я. — А т-т-то… т-там… ч-четвёртое… Но тогда правильно я сделала, что вышла!! ДА ТВОЮ МАТЬ, ЭТО НЕ ОЛЬГА!!

Похоронов снова поднял ладонь, и снова я замолчала.

— Я не говорю, что это ваша сестра.

— А кто тогда? КТО?!

— Не кричите. Не стоит кричать.

— Что с Ольгой? — ему легко говорить, что кричать не стоит, но я с ума уже сошла окончательно. — Что с Олей? Она жива?!

— Жива.

Вот когда отлегло и как следует защипало в носу!

— Тогда почему…

— С тобой говорила не Ольга. Что очень любопытно и, пожалуй, даже хорошо.

— Да что хорошего-то! — вскричала я, роняя стакан из рук. — Хватит уже надо мной издеваться! Или говори всё, или молчи уже.

Стакан упал, облил мне колени обжигающей жидкостью, скатился на пол и загремел под столик. Чудо, что ещё не разбился. Похоронов нагнулся и поднял его, поставил с краю возле своего ноутбука.

Я отвернулась, воткнулась взглядом в окно. Видеть его не хотела, гада такого! Вообще! Он встал — я услышала шорох ткани по краю стола, потом шаг, ещё один. На моё плечо легла тяжёлая холодная рука.

— Прости, — сказал попутчик в самое ухо и назвал меня по имени: — Римма.

Прости… тихая пауза, выдох… Римма. Наверное, наклонился для этого. На шее встали дыбом все волоски от его дыхания. Я дёрнула плечом, рука убралась. Когда я всё-таки обернулась, Похоронов уже снова сидел на своём месте, поставив локти на стол и положив подбородок на скрещённые пальцы. Ноутбук он сдвинул, и теперь мы смотрели прямо, глаза в глаза друг другу.

— Малоохтинское кладбище, — продолжил он разговор. — И Город-Дверь, как ты помнишь. Там проснулось нечто… люди потревожили сдуру. Из-за двери прошло… нечто… и пробудило одну из могил. Оно… оно чуждое этому миру. Совсем. Оно существует, лишь поедая души… гроздьями. Знаешь виноград, ела?

Я кивнула.

— Вот. Это… создание… эта… тварь, — Похоронов прищёлкнул пальцами, досадуя на невозможность точно передать словами суть возрождённого ужаса. — Берёт какой-нибудь семейный род за… корешок… как виноградную кисть. И начинает поедать. Отщипывать одну виноградину за другой. Высасывать её. И выплёвывать кожуру с семечками. Оно не успокоится, пока не сожрёт всю кисть. Поэтому умер твой дед, поэтому не стало твоей тёти. Поэтому же в опасности ты сама.

— И моя сестра!

— И твоя сестра. Но она вырвалась из Города — может, случайно, а может, и мы помогли… а на таком расстоянии не особенно-то… укусишь.

— А что с Арсением? — напряжённо спросила я.

— Он попытался уничтожить тварь и с нею не совладал. Но его заслуга в том, что услышали те, кому надо. Кто смог оценить угрозу.

— Сожрали, — понимающе кивнула я, но Похоронов не ответил.

Просто сидел напротив. Просто смотрел на меня. И от его взгляда холодело в затылке и по спине прокатывало жуткой колючей волной.

— Тот мужик на Республиканской…

— Вы же теперь не помните свой род вообще. У вас только самые близкие в памяти — мать, сёстры/братья, а вот с двоюродными родичами — в памяти уже проблема. Fatal Error. А если брать родство подальше?

— Он что, мой родственник был? — поразилась я.

— В какой-то мере.

— А тот жених на Васильевском…

— И он.

— А ты…

— МУРО, — хмыкнул Похоронов. — Магический Уголовный Розыск. Не совсем прямо полиция, но что-то вроде того. Такие твари — по нашей части.

— Я не об этом, — сказала я. — Ты говорил про Дверь, и что через ту дверь сочится в наш мир потустороннее, и оно не всегда бывает злым, подлежащим уничтожению. Ты ведь и сам оттуда, не так ли? Из-за Двери. Кто ты?

— Перевозчик, — нехотя признался он. — Но я уже очень давно… исполняю не одну лишь свою изначальную функцию. Ваш мир, — усмехнулся Похоронов, — оказался, огромен, любопытен и странен… Но, знаешь… — он задумался, глядя мимо меня в окно. — Иногда… мне жаль, что я уже не могу вернуться и забыть обо всём, что узнал, увидел и испытал. Я изменился. Мой дом у быстрых рек кажется мне тюрьмой, когда я остаюсь там надолго. И мне иногда бывает жаль прежнего, утраченного навсегда, покоя… Но я понимаю, что поздно, что вернуть обратно всё, как было, нельзя.