Тайны захолустного городка

На любительской потёртой, местами пожелтевшей фотографии Зинка была сфотографирована рядом с развесёлым матросом в тельняшке. Парень в заломленной на затылок бескозырке с надписью «Тихоокеанский флот» одной рукой обнимал Зинку в бесстыжей кофте, открывавшей её молодую колкую грудь, второй рукой поджимал гармошку под мышкой. Молоденькая дивчина, посредине их, ласково заглядывала в лицо парню. Сзади троицы притулилась статная пожилая женщина с длинной косой и в полотняной тёмной накидке до пят. А на земле, у всех в ногах, разлёгся худой хитроватый татарчонок в майке и длинных трусах. Он будто собрался куда-то бежать с фотографии и голову повернул в ту сторону, но запутался в крепких ногах моряка.

– Фу ты, ну ты, ножки гнуты! – заулыбалась Зинка на фотографию. – Все в сборе. Это Нонка Зверева, сестра Толяна, утопла она через месяц, как его посадили. Толян, когда с флота вернулся, замуж её не пускал. А она его слушалась, дура. Да дослушалась. Жених её в Волгоград укатил от злости и там под поезд угодил. Даже хоронить не привозили. И, как Толяна забрали в тюрьму, с Нонкой что-то случилось. Билась-билась над ней тётка Пелагея, не справилась. Ту на берег, к воде всё время тянуло. Два раза мужики вытаскивали, спасали. Однажды ночью сгинула, а утром нашли в речке у берега, там, где сидеть любила, под берёзкой.

Зинка смахнула слезу, засопела носом, но справилась, видать, давно отгорело-отболело, рана затянулась.

– А это братец мой, Ильдуска – урод, всю душу из меня вымотал. Здесь он уже школу бросил, безотцовщина, а в трусах всё гонял на лошадях. Колхозных пас вместе с дедом Акимом. Ишь, морду скривил на фото! Это он только с Проньки и спрыгнул, любимая его кобылка была. Мыл он её, щётками тёр до блеска, сам так не умывался. Ну а это тётка Пелагея. Это она тогда на его встречу самогонки наварила. Толян доволен был, целовал её, пуще меня. Вся Бештановка три дня гуляла. Всем хватило.

– Бештановка?

– Село наше. Кто так назвал – неизвестно. Видно, туристы тут городские с давних пор отдыхали, рыбу ловили, да купались в одном нижнем белье. Так это место и окрестили в народе. А потом кто-то сообразил избу срубить, прибыльное дело возле них, «краснухи» городским споймать, икоркой побаловать, а москвичей и от сушки нашей не оторвать. Грызут воблу, как бобры. Один умный избу поставил, других приманил, изба за избой расти начали. Власти запрещать взялись, да куда там!.. Вот и выросло село Бештановка. Я сама родилась-то в райцентре. Сюда Толян сманил, его отец, Зверев Егор Маркелыч, одним из первых переселенцев был и избу сам рубил. Тут отца и похоронили. Первый крестик был. Толян служить ушёл, писали мы ему, только с флота, говорят, по пустякам в отпуск не отпускают. Ну а следом, месяца не прошло, и мать Толяна за стариком отправилась, как чуяла, всё говорила: зовёт её он…

Зинка всё же не выдержала, как не крепилась, разревелась. Бородач так и топтался у неё за спиной, крякая и сопя носом. Она поднялась, отошла к рукомойнику, ополоснула лицо, утёрлась полотенцем, подошла к зеркалу на стене, что-то подправила, одёрнула короткую юбку, виновато и сердито одарила рыжего взглядом и села на своё место.

– Друг его фотографировал. Сенька Дранкин. Тоже нет уж в живых. Утоп по пьяни. С Толяном вместе во флоте служили, а утонул, словно на смех, через месяц, как они вернулись. Весёлый был парень. С рыбаками невод тянул, к ночи, как обычно, уставши, выпили. Он купаться пошёл и в сетке браконьерской запутался. Толян нашёл того балбеса, избил до смерти, за это его и посадили, а на суде причину не назвал, как не бились судьи.

– Толян крепкий мужик, – буркнул рыжий, словно успокаивая Зинку.

– Да уж, за это человека убивать? – взвилась та. – Только себе жизнь сгубил.

– Ты женщина. Нашу мужскую натуру не поймёшь.

– Не знаю, – скривилась она, – из особого теста, что ли?

– А народ, что же, сюда из города только купаться и приезжает? – сменил тему бородач.

– Да нет. Места здесь дюже рыбные. Вот и лезет всяк. «Краснухи» полно. Я уж говорила. Весть летит. В столице о наших местах известно. С Севера народ едет с большими деньгами. И позагорать – здоровье поправить, и удочкой побаловаться. Страсть ублажить. Много и таких. Басню рассказывали, как наш участковый тут одного академика московского споймал.

– Брехня! – не удержался бородач.