«Писателя Карла Радека я тоже вряд ли когда-нибудь забуду. Я не забуду ни как он там сидел в своём коричневом пиджаке, ни его безобидное худое лицо, обрамлённое каштановой старомодной бородой, ни как он поглядывал на публику, большая часть которой была ему знакома, или на других обвиняемых, часто усмехаясь, очень хладнокровно, зачастую намеренно иронично, ни как он при входе клал тому или другому из обвиняемых на плечо руку лёгким, нежным жестом, ни как он, выступая, немного позировал, слегка посмеиваясь над остальными обвиняемыми, показывая своё превосходство актёра, — надменный, скептический, ловкий, литературно образованный. Внезапно оттолкнув Пятакова от микрофона, он встал сам на его место. То он ударял газетой о барьер, то брал стакан чая, бросал в него кружок лимона, помешивал ложечкой и, рассказывая о чудовищных делах, пил чай мелкими глотками. Однако совершенно не рисуясь, он произнёс своё заключительное слово, в котором он объяснял, почему он признался, и это заявление, несмотря на его непринуждённость и на прекрасно отделанную формулировку, прозвучало трогательно, как откровение человека, терпящего великое бедствие. Самым страшным и труднообъяснимым был жест, с которым Радек после конца последнего заседания покинул зал суда. Это было под утро, в четыре часа, и все — судьи, обвиняемые, слушатели — сильно устали. Из семнадцати обвиняемых тринадцать — среди них близкие друзья Радека — были приговорены к смерти; Радек и трое других — только к заключению. Судья зачитал приговор, мы все — обвиняемые и присутствующие — выслушали его стоя, не двигаясь, в глубоком молчании. После прочтения приговора судьи немедленно, удалились. Показались солдаты; они вначале подошли к четверым, не приговорённым к смерти. Один из солдат положил Радеку руку на плечо, по-видимому, предлагая ему следовать за собой. И Радек пошёл. Он обернулся, приветственно поднял руку, почти незаметно пожал плечами, кивнул остальным приговорённым к смерти, своим друзьям, и улыбнулся. Да, он улыбнулся».
«Почему обвиняемые вместо того, чтобы отпираться, наоборот, стараются превзойти друг друга в признаниях? И в каких признаниях! Они сами себя рисуют грязными, подлыми преступниками. Почему они не защищаются, как делают это обычно все обвиняемые перед судом?»
Ключевой вопрос: почему не защищаются. Очень часто, оговаривая себя, кремлёвские отцы старались спасти своих детей. Не всегда это удавалось. Безжалостная машина репрессий, запущенная совместными усилиями жертв и палачей, не давала сбоев…
Подтверждение вышесказанному мы находим в разговоре Феликса Медведева с Софьей Радек, которая рассказывала о себе и своём отце. Встреча с Софьей Радек происходит в 1988 году в маленькой квартире на окраине Москвы на Зеленоградской улице, в комнате, где нет ничего лишнего…
Софья Радек рассказывает.