Тайный монах

Не скажу, что я всю жизнь мечтал стать чекистом. Скорее, течение жизни несло меня совершенно в другую сторону. Но, видно, пришло время и «обратной стороне», обогнув земной шар, непредвиденно слиться именно с этим руслом, в которое я попал. Всё же, когда-то я осознанно и целеустремлённо занимался исследовательской работой. Здесь предлагают заняться именно какими-то исследованиями, да ещё, оказывается, к которым у меня есть скрытые способности. Может, это и моё.

Ещё что меня привлекло, так это то, что в предложении руководства СБУ, озвученном Владькой, не было и слова о полускоростном вихре, который, надо признаться, меня уже порядком достал. И я решился. Ну, а раз выбрав, я предпочитаю не думать о других путях, а то свихнешься. В жизни всегда наберется куча упущенных возможностей. Пусть другие терзаются или успокаивают себя тем, что чем дальше живешь, тем больше времени теряешь или тратишь впустую.

* * *

Формальности «трудоустройства» я преодолел весьма быстро. Почему-то востребовалось даже моё «зачехлённое» воинское звание — старший лейтенант запаса, полученное по классической схеме: высшее образование, полтора года армии, офицерские сборы после срочной службы со званием лейтенант на выходе. Плюс одну звёздочку добавил военкомат (я об этом и не знал).

Через месяц я уже гордо осознавал себя офицером отдела «М» (в котором, впрочем, пока был я один). Но скучать не приходилось.

С первого дня новой работы меня отдали под опеку Семёныча и Владимира Ивановича — шефа спецлаборатории Службы. Чтобы осознанно въехать в то, что мне предстоит, я в кратчайший срок должен был освоить университетский курс по анатомии, физиологии, патологии и терапии. Впрочем, я явно перегибаю. Не было никаких институтских учебников, конспектов, зачёток. Вместо этого были вкрадчивые, доверительные беседы.

Только теперь я начал осмысливать заумные спичи Наума.

Семёныч поведал мне много интересного.

Впрочем, то, что он мне излагал, да и как он это проделывал, не везде могло бы разложиться по строгим полочкам нашей официальной науки.

По мнению Семёныча, наша физиология носит ещё чисто лабораторный характер. То, что мы знаем, — это физиология животных, а не человека. Мы «с нуля» должны ставить перед собой вопрос: «Что же такое жизнь Человека?»

Очень мало мы знаем о человеческом мозге, позволившем человеку открыть и познать мир.

— Нам предстоит с тобой заняться очень неординарной задачей — исследовать потенциал человека, его мозга, его возможностей влиять, а порой и управлять другими людьми. Для этого мы с тобой должны делать то, на что не способен (да, думаю, никогда и не будет способен) ни один компьютер в мире — объединять, анализировать и синтезировать такие, казалось бы, несовместимые понятия, как цифры, воображения и фантазию, — наставлял меня Семёныч. — Ты спрашивал меня о капиллярах? Так вот в цифрах длина капилляров в мышцах нормального человека достигает 100000 км, а общая поверхность капилляров мышечной системы, открытых и распластанных на поверхности, составляет 6300 метров. Представляешь, какую махину надо изучить и осознать, чтоб ею управлять?

— Это что, мы здесь в лаборатории должны будем изучать такие премудрости? — с неким ужасом, стараясь говорить нарочито по-деловому, поинтересовался я.

О чудо! Наконец-то, в казавшейся мне ранее беззубой «улыбке Кощеюшки», я увидел этот, казалось, на радостях, что его узрели, сверкающий во все стороны света, словно несущий свою ответственейшую службу маяк, — одинокий коренной зуб. Семёныч видно понял, что слишком глубоко он берёт, и со мною надо ещё возиться и возиться:

— Не надо преувеличивать наши возможности. Да, мы здесь попытаемся, решая определённые прикладные задачи, внести свой вклад, я бы сказал, не просто в развитие науки, а в становление понимания мудрости жизни, её философии. А в целом это-то и будет складываться из крупиц знаний, получаемых в своих отраслях физиками, химиками, биологами, физиологами, врачами, да и иными учёными.

Нет, всё же что-то было в Семёныче не от мира сего. То он приземлено щёлкает какими-то астрономическими числами с точностью до пяти знаков после запятой, то, играя как своим воображением, так и воображением собеседника, казалось, отрывается от реальности в какие-то ну просто космические пустоты. Но где-то, на уровне своего подсознания, я чувствовал ту глубину, которую Семёныч не договаривал. Возможно то, что роилось в его сверкающе-лысой однозубой голове, только в какой-то скудной части смогло найти своё отражение в словах. Не всегда чётко осознаваемая бездна невысказанного обитала где-то на уровне его богатого подсознания. Тут у меня появилась крамольная мысль, что наши подсознания также, а может быть, и куда более активно, общаются между собой.

С Владимиром Ивановичем — шефом спецлаборатории — всё было значительно проще. Если можно просто излагать, например, принципы клеточного строения организма. Всё, о чём мы с ним общались, казалось, чётко размещалось на полочки традиционной биохимии и биофизики: