Тайный советник

В распоряжении царя была вся сила Московского государства, армия обычная и армия чиновничья, ремесленные и земледельческие производительные силы, самая мощная в мире монастырская империя. Казалось, он мог добиться всего, чего пожелает, но иногда получалось, — не всего. И тогда темнело в глазах, отчаянье охватывало Ивана, и он кричал Богу, что вот идет ничтожный купчишка с грошовой прибылью, пьяный и довольный. Почему, каким промыслом сей червь земский счастливей повелителя Вселенной?!

Иван отбегал от окна в Святой угол, падал на колени, молился лику Спаса. Но не было от Бога ответа, не поступало извинений за нечаянную несправедливость. Не чувствовалось облегчения душевной скорби, разрешения умственного бремени.

А вот снова доносят: в слободке за Белым городом баба колдует вполне по-доброму, помогает людям, и все довольны. Бабу дома застать не удалось, взяли соседского мужика — одна нога бесчувственна, а раньше не чуял двух. Колдунья его с первого раза на костыль подняла. Со второго раза обещала на обе ноги поправить. Отдали счастливца Егорке, велели пытать честно, без послабления, без скидок на убогость. Егор при трех свидетелях отработал все три пытки. И кнутом мужика освежал, и щипцы каленые на зад накладывал. Все без толку – бесы не изгоняются, правда не узнается. Орет мужик матом, что воистину Божью благодать имеет в правой, ходячей ноге. На второй пытке пожалел Егор мужика, побоялся безногого без рук оставить, вместо дыбы применил заморскую штучку — шпанский сапожок. Надел Егор на немую ногу испытуемого железный разъемный сапог, похожий на разрезанный валенок. Внутри валенка торчали острые зубья. Стал Егор бережно стягивать половинки винтовым воротом. Повернет на полоборота, отдохнет, подходит снова. Мужик после каждого подхода крестился, обливал бороду крупной слезой, клялся в истинности целительных чар, в божественном их происхождении. Иконы, дескать, у бабы висели везде, лягушачьи лапки хранились в лампадке, а веник подъем-травы — за иконостасом.

Пришлось мужика отпустить. Он перекрестился, встал и... пошел! Без костылей!

Вот и не верь после этого в спасительную силу крестного знамения! Или шпанского сапожка...

Иван снова стал ходить из угла в угол, пытаясь тяжелыми ударами каблуков выбить из себя змеиную мыслишку о божественном бессилии.

«Но ведь, людям помогает малое колдовство? Его потом замолить можно, или взять грех на себя? Что мне лишний грех? — а Настю поднять, Федю маленького излечить, разве не долг мой отцовский? Разве Господь не должен заботиться о своих земных чадах, как мы, люди заботимся? До последнего гроша, до последней краюхи хлеба, до последней капли крови, до самой смерти и за порогом ее?» «Что сделаю я для Насти? Все, что смогу! И не в грех мне любая цена!». Так метаться и стенать Ивана заставляло бессилие тройного запара.

Но должен же быть выход? Вспомнилось недавнее волшебное сообщение. В дальних лесах за Волоком Ламским, в дебрях, в стороне от большой дороги будто бы живет старец Феофан, человек праведный, почитай святой. И, верно, — не может мерзкий язычник носить светлое греческое имя — «Радующийся Богу»?!

Феофан умеет видеть прошлое в заказанном месте, прозревает сотни верст и десятки лет. Не лечит тело, но лечит душу. А от души и тело исцеляется.

Еще перед Пасхой Иван приказал привезти Феофана в Москву. Посыльные вернулись в сомнении. Хорошенькое сомнение — не выполнить царскую волю! Они и слабостью в ногах оправдывались, и накатом необъяснимого блаженства, но это и от выпивки бывает. Главное, что извиняло — мольба самого Феофана. Нельзя-де ему от кельи отлучаться. Там его сила, там Божья метка на земле положена. А отъедешь верст на сорок, и все! — нету никакой силы, превратился в обыкновенного старика.

— Что ж мне, самому в дебри волочиться? — вспылил Грозный на докладчика, стряпчего Филимонова.

— Зачем, самому? Пошли разумного человека, пусть он старца испытает, — просто отвечал Филимонов.

— Это тебя, что ли? Или Федьку Смирного? — прищурился Иван, — других разумных у меня, кажись, нету?

— Да уж лучше Федьку, — бесстрашно улыбнулся Филимонов, потирая поясницу.

«Вот таких я люблю, — подумал Грозный о Филимонове, — столько служит, столько видел, а ничего не боится. Даже меня. И Федька из таких. Зла не таят, зависти не держат, вот и не боятся».

Назавтра Федор снова седлал коня. Мерин Тимоха никак не седлался. Пришлось Прохору человеческим языком его упрашивать, объяснять высокую цель поездки. Тимоха как услышал про колдуна Феофана, так и заржал непотребно, стал валяться со смеху. Вот дурак!

Пришел Прошка, привел трех вооруженных ребят от Истомина. Стременные, хоть и были пехотинцами, но верхом скакать, понятное дело, умели. Лошадей им подобрали умных, а еще двух — в запас. На одну были навьючены царские дары старцу Феофану — «дары волхву» — пошутил Прошка. Другая запасная имела на хребте складные носилки, — на случай, если старец согласится ехать в столицу. «Ох, и натаскаемся мы с ним!» — вздыхал Федор.

Уже сидя в седле, вспомнил царский посланец о самом дорогом, что оставлял в Москве.