ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК

Эти два строителя нового храма Покрова Пресвятой Богородицы, что в Москве меж торговыми рядами Красной площади и Зарядьем, забрели к старцу в начале декабря прошлого, 1559 года. Оба были больны, слепы, просили приюта и упокоения, сулили немалые деньги на заведение нового монастыря. Вот что они рассказали.

Барма и Постник строили по указу царя невиданный храм. Храм посвящался душе Иванова первенца царевича Дмитрия. И хотелось Ивану, чтобы выглядел храм детской игрушкой, чтоб загляделся на него с небес младенец Дмитрий, и младенец Иисус тоже заметил чудо расчудесное. Чтобы вместе пребывали они в игре и святости во веки веков!

Все прочие главные храмы нашей земли строились иностранцами, но разве могут они понять русскую душу, тем более – детскую? Вот русским мастерам этот храм и доверили. В первый и последний раз. О посвящении никто, кроме Бармы и Постника не знал. Считалось, что преждевременное оглашение привлекает сглаз, зависть. Огласили, что храм поставят в честь покорения Казани. Пусть завистники глазят татар. Татарам все равно.

Русские строили пять лет с проклятой, посмертной весны 1554 по проклятую предсмертную осень 1559 года. Получилась истинная игрушка! Пряник! Дети на базарной площади разевали рты, девки роняли слезу, мужики крестились по три раза вместо двух и забывали, зачем пришли в ряды. Резко упала торговля вином.

Храм освятили в престольный праздник Покрова как раз перед осенним богомольем царя Ивана и царицы Анастасии.

А перед освящением, в ночь на 1 октября ближний дворянин царя Данила Сомов и дворцовый человек Егорка вошли в комнату на постоялом дворе в Зарядье. Здесь спали Барма и его помощники, крепко обмывшие немалое царское жалованье. Огромный Сомов прижал Барму к полу. Егор привычным движением вонзил пальцы в глазницы строителя и вырвал сразу оба глаза. Пьяный сон Бармы «в мгновение ока» превратился в слепой болевой шок. Он даже крикнуть не мог под тушей Сомова. Постник пострадал вторым. Остальных не тронули. Их глаза государственной ценности не представляли.

Уже после освящения в городе поползли слухи: «Царь ослепил строителей!». Проверить сплетни любопытным не удалось, потому что еще на рассвете вереница саней вывезла строительную бригаду в лес по Волоколамской дороге. Охрана ускакала, сани с инструментами, царскими дарами, закупленным впрок продовольствием и гвоздями остались изгнанникам. Их бросили с наказом: в Москву не возвращаться. Сани с воющими от боли и обиды созидателями потянулись на запад, в глубь лесов.

А в Москве Иван Васильевич будто бы велел залить глаза мастеров водкой. И теперь лежат эти органы, утраченные по пьянке, в царской сокровищнице, в стеклянных банках. В одной банке глаза карие, в другой – голубые. И гуляет по Москве новая поговорка: «Залил глаза водкой»...

Бывшие хозяева заспиртованных глаз весь октябрь валялись в санях, лошади брели неспеша, и лесные разбойники в ужасе наблюдали страшную процессию, не смея подойти с обычным воровским подвохом. Бригада подмастерьев давно разбежалась, остались только племянники Бармы – поводыри. Они кормили, поили и как могли лечили несчастных. В основном – молитвой и листом подорожника. Ослепленные ехали сорок дней, не разбирая дороги. Потом с месяц жили на постоялом дворе, потом двинулись дальше и у Большой сосны повстречали Феофана. Он «знал» о них и вышел встречать. Так Барма и Постник оказались у старца.

Он читал над ними облегчительную молитву, а они изрыгали проклятья коварному царю. Барма орал, чтоб у Ивана тоже глаза кровью залило. А Постник спорил, что нет, пусть бы он залил себе глаза расплавленным золотом, несытая тварь! Барма уверял, что Иван так поступил не от жадности, — деньги-то им отвалили по уговору да с прибавкой! Но Постник поправлял, что жадность Иванова не в деньгах, а в славе, так будь же ты проклят, Иван Васильевич, и будь ославлен во веки веков! Аминь!

И так легли эти вопли на облегчительную молитву Феофана, так легко взлетели к Престолу Небесному, так по сердцу пришлись Верховному Судье, что под Рождество, к возвращению Ивана Васильевича из монастырских странствий раствор в глазных банках окрасился сам собой. В одной он теперь был золотистый, в другой – кроваво-розовый. Цвет самих глаз угас, поблек. Но и Бог бы с ним, цветом. Но вот же и царица неможет, царевич Федя болен, чудаковат.

Феофан замолчал, хитро посмотрел на Смирного, усмехнулся:

— Видишь, как бывает? А ты не веришь в промысел Божий. Веришь в глупого кота...

Глава 23.

Денарий Кесаря

Откуда он знает про кота?», – думал Федя, засыпая под тихими звездами. Птицы уже уснули, зато кони теперь стали слышны. Они переступали с хрустом, фыркали во сне. Костер тоже потрескивал отчетливо.

«А вдруг это не костер? Вдруг это сучки трещат под ногами ночных существ? Кто видел мертвую Купалу? Одно дело топить, другое — вытащить из воды бледную утопленницу, сжечь труп, развеять по реке. Купала не тонет! Оживает! Возвращается каждый год»...