Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи

Действие развивалось очень медленно. Вот почему пьеса продолжалась восемь часов. Актеры начинали каждую из бесчисленных сцен, формально представляясь публике. Потом они один или два раза обходили площадку под барабаны и тарелки. Наконец руководитель хора – наш приятель Тобчен – произносил длинный комментарий, полностью описывая происходящее, пока актеры изображали что-то вроде пантомимы, которая продвигала действие на один шаг вперед. Потом следовал еще танец, актеры представлялись по новой, следовала еще одна пантомима в сопровождении комментария и так далее до самого заката.

Место действия постепенно сменилось с царства Беты на заселенную демонами гору. Воображение зрителей должно было предоставить глубокие лесистые долины, где тишину нарушал только вой диких зверей, высокие, снежные пики, широкие реки, свергающиеся в бездны, поляны, где природа на минуту становилась мягче и караван устраивался на ночлег.

Тримикунден покинул отцовское царство с большой свитой, но очень скоро встретил людей, просивших подаяния. Он стал раздавать богатства, которые вез с собой, а когда они кончились, отдал и лошадей со слонами. Тогда царственным изгнанникам пришлось пешком идти по неприютным, безлюдным горам. Менде Цангмо испугалась, но потом оправилась, и, когда Тримикунден решил отправить ее домой, она отказалась покидать мужа. Дойдя до поляны с цветущими лотосами, Менде Цангмо пришла в восторг:

Вы, поднявшиеся из грязи, не тронутые грязью,

Радостно улыбаетесь, лотосы, украшенные тычинками…

Однако эта мирная интерлюдия продолжалась недолго. Щедрость Тримикундена была неотвратима, как погибель. «Только так заслуги, накопленные в прошлой жизни, приносят свой последний плод». В лесу появились новые нищие, и принц, не имея больше никакого имущества, отдал им детей. Каким бы абсурдным это ни казалось нам, тем не менее серьезность автора и то, что эпизод соответствует буддийскому мировоззрению, вполне доказывает выразительность прочувствованных слов, которые он вложил в уста своих персонажей. Он ярко изобразил горе отца, который пытался утешиться, повторяя религиозные истины (никакой союз не длится вечно), и ужас детей от того, что их отдают в рабство незнакомым людям, и муки матери. Она обратилась к своему мужу, словно раненое животное, и прокляла его за несгибаемую верность сверхчеловеческому идеалу. Но потом она попросила у него прощения и попыталась утешиться и согласиться с жертвой.

Пьеса очень увлекла зрителей; я увидел десятки оживленных лиц. Дондуп восхитительно ясно объяснял каждый этап действия. Я не знаю, что меня больше тронуло, пьеса или ее отражение в глазах детей, пастухов, женщин и стариков. Вся эта часть истории, затронувшая великие, вечные человеческие темы, была полна самой исключительной и самой глубокой поэзии. Прежде всего она обращалась к великой теме конфликта между небесной и земной любовью. Великодушные поступки совершались и мучительные прощания произносились в атмосфере непрерывных чудес и сверхъестественных явлений. Законы природы были нарушены; птицы говорили, реки приносили вести, цветы понимали, ветер давал советы. Наконец тибетское воображение отдалось одной из своих любимых тем – теме чудовищных, ужасных демонов, – и танцоры в масках стали скакать, крича и кружась по площади, а испуганные дети с визгом хватались за шеи матерей.

Кенраб проснулся на минуту от тяжелого забытья и посмотрел на демонов.

– Кушог-сагиб мне не поверит, – сказал он, – но кангчен ри ла, на больших ледяных горах, демоны танцуют именно так. Я видел их собственными глазами.

Потом он опять заснул. Я вполне убежден, что Кенраб видел демонов. Кто не проецирует внутреннюю вселенную на внешний мир?

Наконец съехались самые знатные дамы округи: жена начальника почты – маленькая женщина из Непала, увешанная золотыми ожерельями и браслетами, госпожа Йише и дочери старосты. Считается шикарным явиться после полудня, когда солнце не слишком жаркое и как раз начинаются самые волнующие эпизоды пьесы, и сказать: «Но, дорогие мои, видели бы вы прошлогоднее представление в Шигадзе!» или «Но это просто нелепо! Вот в Лхасе…». У женщин на плечах висели младенцы (как в Японии), и, когда младенцы просыпались, они их качали, не прекращая разговора (как в Японии). Тобчен, «царь» не сюжета, а постановки, в конце концов устал. Он то и дело присаживался, выпивал чанга и говорил свои слова, держа в руке шляпу, как старик, молящийся в церкви, думая о чем-то другом.