Таис Афинская

— Ты слышала от Клеофрада, что он отдал мне Анадиомену, — сказал Лисипп, обращаясь к Таис. — Еще раньше он сказал мне о твоем щедром пожертвовании для завершения статуи. Таким образом, ты и я — совладельцы Анадиомены, наследники Клеофрада. Скажи, что хотела бы ты: получить изваяние себе, оставить у меня или поручить мне продать скульптуру богини. Стоимость ее, не говоря уже о материале, громадна. Вряд ли я смогу выплатить твою часть. Ты, наверное, сможешь возместить мне мою, но, мне кажется, подобная статуя не годится тебе и вообще всякому человеку, понимающему, что чудо искусства и богиню нельзя иметь в единоличном владении.

— И ты прав, как всегда, учитель. Позволь мне отказаться от моей, как ты называешь, доли и оставить статую у тебя.

— Щедрая моя Таис! — довольно воскликнул Лисипп. — Может статься, и не будет нужды в твоем великодушии. Признаюсь тебе, что я когда-то говорил с Александром о намерении Клеофрада изваять тебя, и… — Сердце Таис забилось, она глубоко вздохнула.

— И он сказал, — невозмутимо продолжал Лисипп, — если, по моему мнению, статуя удастся, он будет первым покупателем у Клеофрада. Я тогда спросил, почему же он просто не закажет ее ваятелю? А он посмотрел на меня так, будто я задал нескромный вопрос. Я полагаю, что ты согласишься, чтобы я продал Анадиомену Александру. Он пошлет ее в Элладу, может быть, в Афины, может быть, на Китеру.

Таис опустила ресницы и молча наклонила голову, потом спросила, по-прежнему не поднимая глаз:

— А что решил Эхефил со своей Аксиопеной?

Молодой ваятель упрямо сказал:

— Я оставлю Аксиопену у себя до тех пор, пока Эрис не согласится быть моей!

Эрис гневно и громко ответила:

— Об этом не договариваются при всех, как с блудницей на базаре. Великая Мать требует ночи для своего таинства. Те, кто осмеливается нарушать ее заветы, уподобляются скотам, не знающим, что любовь священна и нуждается в подготовке души и тела. Или вы, эллины, забыли веления Матери Бездны, Кибелы?

Таис с изумлением посмотрела на черную жрицу. Что заставило ее произнести такую тираду? Догадавшись, она улыбнулась, и веселые огоньки мелькнули в ее печальных глазах.

— Эхефил, или лучше тебя называть Эрифилом?! Не будь ты художником, я постаралась бы всеми силами отвратить тебя от безумного стремления, означающего твою гибель. Даже художнику, создателю Аксиопены, я говорю: берегись, берегись и еще раз берегись! Ты не добьешься счастья, но узнаешь Эрос, какой встречают ценой смерти и только редкие люди.

— Что говоришь ты, госпожа? — резко повернулась к ней Эрис. — Ты поощряешь его?

— Почему бы нет? Давно пора сбросить мрак, окутавший тебя в храме Кибелы. Хочешь ты этого или нет, но часть тебя уже взята в изваяние.

— И ты предлагаешь мне служить мужу?

— Совсем наоборот. Муж будет служить тебе. Смотри, он едва удерживается от желания обнять с мольбой твои колени.

— Я не могу нарушить обетов и покинуть тебя!

— Это уже твое и его дело прийти к согласию. А нет, так ты лучше убей его, избавь от мучений!

— Согласен, госпожа Таис! — просияв, вскричал Эхефил.

— Не радуйся, — сурово оборвала Эрис, — ничего не случилось.

— Случится! — уверенно сказала Таис и попросила прощения у Лисиппа, с любопытством следившего за «семейной сценой».

Как бы то ни было, по прошествии нескольких дней Артемис Аксиопена покинула дом Лисиппа, купленная за громадные деньги и даже не эллином, а одним из тех индийских художников, кто некогда был гостем Лисиппа. Он приобрел изваяние для древнего храма странной веры, называвшегося Эриду и находившегося в низовьях Евфрата, около самого древнего города Месопотамии. Ваятель увидел в названии храма, почти однозвучном с его любовью, особо счастливое предзнаменование.

Что произошло между ним и Эрис, навсегда осталось под покровом ночи. Таис, наблюдательная от природы, заметила, что быстрые движения Эрис стали чуть более плавными, а синие глаза иногда теряли холодный голубой отблеск.

Месяца через два после продажи статуи Эхефил явился к Таис с несчастным видом, прося пройтись с ним по саду. Недалеко от каменного забора, там, где ручей из бассейна протекал через небольшую яму, скульптор, пренебрегая отглаженной одеждой, бросился в воду, доходившую ему до пояса. Став на колени, Эхефил погрузил обе руки в дно ямы и поднял их сложенными в двойную горсть. Под солнцем засверкали крупные рубины, смарагды, сапфиры, сардониксы, золотые и серебряные браслеты, пояса, отделанная бирюзой золотая чашка.

Сообразив, в чем дело, Таис расхохоталась и посоветовала молодому ваятелю собрать свои дары в мешок, унести домой и более не пытаться подносить Эрис никаких драгоценностей. Она ничего не примет, кроме как от самой Таис.

— Почему же так?

— Мы связаны с ней жизнью и смертью, взаимным спасением. Если очень хочешь, то дари ей сандалии с серебряными ремешками — единственное из одежды и украшений, которое она не в силах отвергнуть. И не только от тебя, от любого, кто захочет сделать ей подарок.