Таис Афинская

Старейший из македонских военачальников, Пармений, сподвижник Филиппа, первый возроптал против столь заносчивого ответа. «Если бы я был Александром, я принял бы условия персов», — сказал Пармений. «И я бы принял, — согласился Александр, — если бы я был Пармением». Старшие полководцы считали, что нельзя без конца испытывать военное счастье, особенно когда у противника еще есть огромные силы. Удаление от моря в глубь страны, в беспредельные равнины опасно. Армия македонцев может оторваться от путей снабжения: совершенно неизвестно, где Дарий собирает свои войска и когда нанесет решительный удар. Хотя армия отдохнула за зиму, но впереди знойное лето, напряженный поход в неизмеримую даль. Войско измотается, особенно главная сила македонцев — пехота: фаланга и щитоносцы. Последние теперь назывались аргироаспидами — «серебряными щитами»; они получили эти украшения за неслыханную отвагу при Иссе. Соображения, подкрепленные подсчетом невиданной добычи, завоеванных земель и захваченных рабов, были настолько вескими, что старший, более осторожный, состав начальников принял сторону Пармения. Молодые военачальники, среди которых не хватало одного Птолемея, решительно стали за продолжение похода, окончательный разгром Дария и захват земель до края Ойкумены.

Александр понимал, что молодежью руководят азарт битв и любовь к приключениям больше, чем какие-либо другие соображения. Сам великий стратег понимал грозную опасность дальнейшей войны, но в отличие от старших видел еще и невозможность прекратить ее. После битвы при Иссе, разгрома финикийских городов и захвата Египта уже нельзя было остановиться на полдороге. Через несколько лет его великолепная армия, рассредоточенная по гарнизонам, перестанет быть той надежной боевой силой, с которой можно было бы противостоять полчищам персов. Даже если не будет новых сражений, все равно тридцать тысяч македонцев растворятся на этих землях, как соль в воде. Для Александра не было выбора. А главное, он с упорством, унаследованным и от матери и от Филиппа, хотел осуществить свою давнюю, юношескую мечту: пройти на восток, туда, где вздымается на небо колесница солнца из-за края земли и вод океана — предела смертной жизни, до мыса Тамар древних карт…

С последнего перевала лагерь македонцев раскинулся россыпью огоньков. Несмотря на поздний час, костры еще горели, освещая круги оживленно беседовавших воинов. Другие, почему-либо не поевшие, ожидали, пока испекутся лепешки и поджарится мясо, всю зиму в изобилии доставлявшееся армии по распоряжению Александра.

Птолемей сдержал утомленного коня и повернулся, чтобы оказаться лицом к лицу с Таис. Гетера подъехала вплотную, видя намерения Птолемея сказать нечто тайное.

— Слушай, орфеянка! Иногда ты обладаешь даром прозрения, подсказываешь верные решения. Как бы ты посоветовала Александру — мириться с Дарием или идти на него?

— Царь не нуждается в советах, тем более моих!

— Я понимаю это более, чем кто другой. Вопрос касается тебя, если бы тебя спросили?

— Я отвечу: вперед, только вперед! Нельзя останавливаться! Это гибель!

— Так и знал! — восхищенно воскликнул Птолемей. — Ты истинная подруга для полководца и, может быть, царя!

С этими словами Птолемей обнял Таис, привлекая к себе, чтобы поцеловать, и вдруг с криком отпрянул. Пришпоренный пятками конь его прыгнул в темноту. Озадаченная исчезновением македонца, Таис оглянулась и, сообразив, что произошло, начала громко смеяться. Боанергос, ревниво охранявший свою всадницу, больно укусил Птолемея. Через мгновение македонец явился снова.

— Поехали вниз! — И, не посмотрев на гетеру, дал поводья своей лошади.

В боковом приделе шатра Александра горели неяркие светильники. Утомленный полководец лежал на широкой и жесткой постели, слушая Таис. Он призвал к себе гостью накануне выступления, после того, как запретил ей танцевать для военачальников. Таис любовалась вспышками внезапного стремительного любопытства в его глазах под массивным покатым лбом, когда он поднимал тяжелую голову от подложенного под нее локтя. Черный от времени щит Ахиллеса висел над его ложем. Александр не расставался с ним с тех пор, как взял его в храме на развалинах Трои, а там повесил вместо него свой. Тяжесть щита свидетельствовала о принадлежности могучему герою, образ которого с детства увлекал македонского царевича. Но Александр носил в своей душе обидное разочарование, испытанное им и многими до него на холме Илиона. Здесь сражались все герои Илиады. Это трудно было представить себе, стоя перед небольшим холмом. Конечно, прошло почти тысячелетие, однако гигантские храмы Египта, дворцы Крита и города Финикии еще старше! Александр примирился с утратой детских фантазий о Трое, лишь когда понял, что с каждым столетием увеличивается число людей на лике Геи, ширятся просторы Ойкумены и все больших свершений требуют истинно величественные дела. Он с лихвой исполнил мечту своего отца Филиппа и воинственного Изократа[13]. Теперь, если удастся полностью разгромить Дария и завоевать Персию…

Таис как будто угадала его мысли, спросив: