Таита

— Да, да, ненавижу! — с тою же безжалостностью подхватывает Ника, — потому что вы этим подводите не только меня, но и всех нас, а больше всего Ефима и Таиточку, ни в чем не повинных. Вы так закричали, что…

Ника не договаривает и быстро опускает маску на лицо.

— Так и есть, идет кто-то. Бегу.

Это Ханжа. Увы! Отступление уже отрезано. Из-за колонны показывается пестрый турецкий капот, а за ним и сама его обладательница, Юлия Павловна Гандурова.

— Кто вы такая? Это вы кричали? — повысив свой и без того высокий голос, спрашивает инспектриса.

Ника, не отвечая ни слова, быстрым прыжком вскакивает на первые ступени лестницы, минуя протянутую было к ее руке костлявую руку, и мчится стрелою наверх. Заря стоит одна, как убитая.

— Ага! Ратмирова здесь! Что вы делаете тут одна в темноте, кто это был сейчас с вами? — шипит г-жа Гандурова, мелкими шажками приближаясь к растерявшейся воспитаннице.

Заря бледна, как полотно. Синие глаза сверкают отчаянием. Ах, ей все равно что бы ни случилось, сейчас. Пусть наказывают ее, пусть хоть исключают из института. Теперь все потеряно, все пропало для нее. Ника ее презирает. Она точно не видит искаженного гневом лица инспектрисы. Она не чувствует прикосновения этих костлявых пальцев, клещами впившихся в ее нежную руку. Она не слышит того, что говорит Гандурова ей:

— Кто это был сейчас с вами? Отвечайте, отвечайте тотчас же или будет поздно, — в десятый раз гневно повторяет одно и то же инспектриса.

Но Заря молчит. И лицо ее бледно по-прежнему.

— Ну же. Ответите вы мне? Я жду.

Изо всей силы костлявые руки трясут худенькие плечи воспитанницы. И от этой тряски словно просыпается Заря.

— Вы не желаете мне отвечать?

— Что? — чуть слышно срывается с губ Зари, и бледное лицо княжны поводит судорогой. Какая-то мысль проносится под ее рыже-красными кудрями, и дрожащие губы произносят помимо воли:

— Покойная Катя Софронова являлась сейчас ко мне.

— Что-о-о?

Руки Гандуровой бессильно скользят вдоль плеч Зари и повисают, как плети. С минуту она молчит, соображая, дерзость или наивность заключалась во фразе, оброненной княжной. Но бледное, измученное личико и полные испуга и отчаяния глаза последней доказывают, насколько княжна Ратмирова в эти минуты далека от шуток и дерзостей. И сердце инспектрисы неожиданно смягчается.

— Вы не должны были приходить сюда ночью, Ратмирова, — говорит она уже много мягче. — Я знаю, что вы были очень дружны с покойной Катей, и вам приятно взглянуть хотя бы на то место, где находилась дорогая усопшая. Но, дитя мое, на все есть свое время. Ступайте сейчас к себе в дортуар и ложитесь в постель. Хотя теперь и рождественские каникулы, но бродить по ночам строго запрещается. Вот видите, вас напугали, а кто напугал — не знаю. Я должна буду завтра же навести следствие, кто была эта фигура в маске. Во всяком случае — не Катя. Грешно, мой друг, верить в привидения. Господь Бог милосердый так мудро создал мир, что мертвые не общаются с живыми. Пойдите же и хорошенько помолитесь и покайтесь в своих грехах и в нарушенном вами правиле нашего прекрасного института. Помолитесь и покайтесь прежде, нежели заснуть.

И долго еще скрипит нудный голос Юлии Павловны над ухом Зари, пока девушка не миновала бесчисленные ступени лестницы и не вошла к себе в дортуар.

Здесь она проворно разделась и, юркнув в холодную, остывшую постель, зарылась в подушки и тут только дала волю теснившимся в ее груди рыданиями.

* * *

Как хороша и просторна эта светлая большая комната с большим пушистым ковром, с картинами, развешанными по стенам, со всевозможными безделушками, расставленными на этажерках! А темно-красная оттоманка, покрытая ковром, как удобна она, чтобы чуточку покувыркаться на ней и сделать «кирбитку», то есть перекувыркнуться несколько раз вниз головой под общий хохот всех этих бесчисленных "тетей".

Когда Глашу под вечер ее «мама» Земфира и «папа» Алеко привели из сторожки в эту комнату, девочке показалось, что она попала в райские владения. А когда «бабушка» Ника, с помощью «тети» Маши Лихачевой и «дедушки» Шарадзе (Салаце, на языке Глаши) уложили девочку в мягкую чистенькую постель, Глаша даже засмеялась от восторга.

Фрейлейн Брунс должна была приехать только через два дня. И уже четвертые сутки Глаша проводит здесь, в этой комнате, под ключом. Таким образом, Глаша находилась здесь в полной безопасности, и старик Ефим мог вздохнуть свободнее за время ее отсутствия и самым серьезным образом, без малейшей помехи, отдаться своей политике. Он умышленно оставлял дверь своей сторожки открытой настежь, чтобы стать, наконец, выше всяких подозрений со стороны начальства.

Обед и лакомства в эти дни носились в Скифкину комнату, а не в сторожку, и Глаша блаженствовала здесь под призором очередной «тети» и выпускных.