Так близко, так далеко...

— Две, — ответил Савелий скучным голосом.

— Тысячи? — для чего-то уточнил я.

Савелий промолчал, и я почувствовал, как между нами возникает чугунное отчуждение.

Я снова прокашлялся и, превозмогая неудобство, спросил чужим утробным голосом:

— А как отдать?

На мягком, женственном лице Савелия вдруг стала натягиваться кожа. Впали щёки, упрямо прорезались желваки.

— Старик, — сказал он, не разжимая зубов — Давай не будем. Мне нужно ДВЕ тысячи.

Мне сделалось стыдно. Действительно, какого чёрта привязался к человеку! Ведь мне нужна дача? Нужна. Ну, вот... А ему нужны две тысячи. И всё. И квиты.

— Ладно, — улыбнулся я. — Две — так две. И мы с облегчением ударили по рукам.

По первой травке мы всем семейством выехали на Дачу.

Деревья стали нежные, бледно-зелёные, с ещё не набравшими мощь листиками. Посёлок из-за этого довольно хорошо просматривался. Повсюду в огородах копошились люди. Сгребали в кучки прошлогоднюю траву, жгли. На некоторых участках уже чернела весенняя пахота.

Мы приблизились к своей избушке и обнаружили, что она, ко всему прочему, ещё и на курьих ножках. Коварный Савелий умолчал про это. Под каждый угол домика была подставлена чурка — этим и ограничивался фундамент. Окружённый сугробами домик выглядел всё же поосновательнее.

Теперь же он казался таким ненадёжным, таким игрушечным, что я, опасаясь создать крен, не решался поставить ногу на крыльцо.

— И за такой сортир две тысячи?! — громко изумился тесть.

Я ткнул его локтем в бок и указал глазами на соседей. Никто не должен был знать, сколько мы отдали за дачу. В правлении кооператива её, со всеми потрохами, оценили в шестьсот девяносто рублей. Мы с Прыгловым скрепили документ своим подписями, и я, под бдительным оком председателя, отсчитал Савелию указанную сумму. Остальные деньги я вручил ему с глазу на глаз в подворотне. При этом Савелий, усугубляя впечатление тайной и нечистой сделки, жалобно шмыгнул носом — словно продавал свою бессмертную душу.

— Вас понял, — сказал тесть.

Он-то меня понял, да вот я его не сразу раскусил.

Через полчаса тесть развернул передо мной блокнот:

— Гляди!

В блокноте было изображено некое сооружение: то ли дворец бракосочетаний, то ли водонапорная башня.

— Что это?

— Дом, который мы построим вместо нашей халабуды.

— А халабу... простите, дачу?

— Сломаем, — легко сказал тесть. — Сегодня же и начнём.

Мне сделалось тоскливо. Отдать две тысячи рублей, залезть в жуткие долги — только для того, чтобы сразу же сломать своё приобретение, на два года минимум превратить участок в унылую стройплощадку, жить в палатке, ходить по гвоздям и вытаскивать из живота занозы?!..

Спасла домик от немедленного разрушения приехавшая с опозданием тёща.

— Ах, какая миленькая дача! — воскликнула она. — Кто это говорил, что она невзрачная? Ничего подобного!

Особенно умилили тёщу жалюзи на окнах. Таких не было ни у кого в окрестности.

— Вам нравится? — заторопился я ковать железо, пока горячо. — Хм... А тут созрело решение сломать её.

— У кого это созрело? — грозно подбоченилась тёща и, осененная догадкой, повернулась к мужу, стоявшему с ломом наперевес. — Ты?! Я вот тебе сломаю! Попробуй только тронь!

Дважды ей не пришлось повторять свою угрозу, В нашей семье давно и прочно царил матриархат.

Мне захотелось расцеловать тёщу, но я сдержал свой порыв, чтобы не вбивать клин между супругами.

Я даже сочувственно подмигнул тестю: дескать, вот тебе и сломали! Лопнула идея... а такая была хорошая.

Тесть, впрочем, скоро утешился. Мудрая супруга позволила ему сломать начатую строительством веранду — несколько грубых стоек и перекладин, приживуленных к стенке домика. И тесть самозабвенно принялся отрывать эти брусья — для того, чтобы через некоторое время поставить их обратно.

Нашли себе занятие и все остальные. Жена как присела возле первой попавшейся грядки, так больше и не разгибалась. Свояк достал из портфеля детектив, ушёл с ним в помещение и плотно закрыл за собой дверь. Тёща и свояченица, растопив летнюю печку, готовили обед. Дочка учила кота стоять на передних лапах.

Я взял удочки и, никем не замеченный, потихоньку удрал на протоку.

Чудный водоём открылся моим глазам. Это была даже не протока, а затока Оби, запертая с одного конца дамбой. Этакий узенький симпатичный аппендикс, заросший по берегам курчавым тальником. На противоположном низком берегу разбросаны были маленькие песчаные пляжики. Дачный берег был крутоват и как будто специально приспособлен для рыбалки. Через каждые десять шагов в зарослях открывались просветы, образованные маленькими аккуратными заводями. Старожилы понаделали здесь деревянных ступенечек, ведущих к воде. Затока походила, в общем, на барский пруд из художественной литературы и выглядела не живым водоёмом, а специально построенной декорацией.

На бережку одной из заводей, как и следовало ожидать, стоял в напряжённой позе рыболов с картины Перова. Уперев руки в колени, он поверх сползших на нос очков пристально следил за поплавками.

— Клюёт? — спросил я.

— Клюёт, клюёт, — недружелюбно буркнул рыболов, — ступай себе мимо...