Так далеко, так близко…

Он вперил взгляд в пространство, словно видел там нечто, чего мы видеть не могли. Наверное, что‑то из прошлого, может быть, вернувшись в молодость, встретился с давно умершими.

— Это ирландское присловье, — нарушила молчание Мадлен. — Я сама все время слышала его в детстве. Там, в Дублине.

— А я думала, английское, — сказала я. — Ба Розали, говорила, что английское.

— Сильвия. Так ее звали, — перебил Сирес. — Мою мать звали Сильвия.

— Да, я знаю, — ответила я. — Кажется, я поименно знаю всех представителей династии Локов. Себастьян называл их мне, вплоть до самых младших из Арбоата.

— Династия, — повторил он и уставился на меня поверх очков, сузившиеся глаза его смотрели прямо и сурово. — Вы с ума сошли. Вивьен? Никакой династии не существует. Она кончилась, уничтожилась, исчезла, угасла. — Он нашел глазами Джека и Люциану среди гостей, толпившихся в другом конце гостиной, и едко добавил: — А эти две жалкие особи вряд ли произведут потомство, чтобы она возродилась.

— Как сказать, Сирес, как сказать, — попыталась утешить его Мадлен, — не надо все заранее предрешать.

— Тут ничего не поделаешь, — ворчливо возразил он, выпил шерри и, вернув мне стакан, продолжил: — Еще стаканчик, Вивьен, пожалуйста.

— Ты уверен, что это необходимо? — заволновалась Мадлен и сердито глянула на меня. — Ты захмелеешь, — предупредила она, как заботливая наседка.

Послав ей насмешливый взгляд, он сказал:

— Чепуха, женщина. А даже если и так, что с того? Мне девяносто лет. Что может случиться со мной такого, чего еще не случалось? Я все повидал, все сделал, прожил столько лет, что хватило бы на несколько жизней. Почему бы мне не напиться? Что еще мне осталось?

— Конечно, я принесу вам еще, Сирес, — сказала я поспешно.

Когда я вернулась с шерри, Сирес поблагодарил меня, тут же сделал глоток и сказал Мадлен: — Я хочу есть. Ты можешь принести мне что‑нибудь?

— Конечно. Прекрасная мысль! — воскликнула та, поднимаясь с довольным видом.

Я смотрела, как она идет через всю комнату в столовую — несколько полная, красивая женщина, приближающаяся к семидесяти годам. У нее доброе лицо и ярко‑рыжие волосы, цвет которых явно только что позаимствован у пузырька. Забавно, что прожив пятьдесят лет в Америке, она так и не отделалась от ирландского акцента.

Оставшись со мной наедине, Сирес притянул меня к себе за рукав и сказал:

— Мы слишком любили его, вы и я. Слишком. ВОт в чем дело. Он не мог принять такой любви. Она его отпугивала.

Пораженная, я уставилась на старика.

— Да… да, — запинаясь, ответила я, — может быть, вы и правы.

— Вы, Вивьен, — единственная. Вы — лучше всех. Единственная, от кого была польза. Разве вот еще… как ее там? Мать Джека. Она могла бы стать такой же.

— Джозефина. Мать Джека звали Джозефина.

— У нее было воспитание, но никаких жизненных сил, — пробормотал он еле слышно, затем слегка выпрямился и посмотрел мне в лицо. — Вы — самая хорошая, — повторил он, кивая.

— О, — сказала я, не зная, что сказать. — Ну что же, спасибо. Хотя я и не уверена, что это так. Но…

— Напишите книгу, — перебил он меня, опять потянув за рукав. — Напишите о нем книгу.

— Сирес, я не знаю, как… — начала было я, но замолчала и отрицательно покачала головой. — Писать о любимом человеке — очень трудное занятие. А писать о Себастьяне, конечно, особенно трудно. В нем всегда было что‑то… что‑то неуловимое, и, наверное, писать о нем должна не я. Я не смогу быть объективной.

— Сделайте это! — воскликнул он, впиваясь в меня глазами.

— Что сделать? — спросила Мадлен, подходя к нам с тарелкой.

— Не твое дело, — огрызнулся он.

— Ладно, ладно, не ворчи. Давай‑ка поедим, а?

— Брось эту манеру, я не ребенок, — буркнул он.

Я быстро встала.

— К сожалению, мне нужно поговорить кое с кем… из «Фонда Лока», — сказала я. — Извините, Мадлен, Сирес, я скоро вернусь.

Сбежав от них, я направилась к Эллану Фаррелу, который беседовал с Джорданом Нардишем, своим коллегой из «Фонда». Я сказала Эллану, как меня растрогала его речь. Джордан согласился, что она, действительно, была весьма трогательной, и мы поговорили немного о Себастьяне, а потом, извинившись, я отошла. Я медленно обошла гостиную, поблагодарила всех, кого знала, поговорила с каждым. Мы делились воспоминаниями о Себастьяне, с грустью говорили о его преждевременном уходе.

Я направилась было к Сиресу, когда передо мной неожиданно возникла Люциана, преграждая мне путь.

— Это что‑то новенькое, — сказала она. — Лицо ее было холодно, темно‑карие глаза смотрели жестко.

— Прости, я не понимаю, что…

— Не прикидывайся! — воскликнула она голосом, не допускающим возражений. — Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Крутишься здесь, изображаешь из себя хозяйку дома, ведешь себя, как убитая горем вдова. Ты уже больше семи лет как разошлась с ним, слава Богу, и успела еще раз побывать замужем. Зато какое удовольствие! Ты опять в центре внимания!

— Удовольствие? — в изумлении пролепетала я. — как ты можешь такое говорить? Себастьян умер, и ты думаешь, что я испытываю удовольствие!