Так держать, Дживс!

– В таких случаях полагается сигналить, – заметил я не без раздражения, когда приземлился. – Меня чуть родимчик не хватил! Да, все прошло по плану. Но Дживс настаивает на том, чтобы сжигать вещественное доказательство по частям.

– Конечно! Ты же не хочешь устроить пожар.

– И он то же говорит.

– И как всегда прав. Я принесла свои ножницы. А кстати, где Дживс? Я думала, он рядом с тобой, самоотверженно трудится.

– Дживс самоотверженно трудится в другом месте. Он пошел за виски.

– Вот молодец! Других таких нет, просто нет. Боже мой, – вздохнула она немного спустя, когда мы сидели рядышком у огня и кромсали ножницами холст, – мне это напоминает милую старую школу, как мы после отбоя всем дортуаром пили какао у камина! Счастливые были дни! А, вот и вы, Дживс, проходите и ставьте все припасы поближе ко мне. Как видите, дело продвигается. А что это у вас под мышкой?

– Садовые ножницы, мэм. Я готов оказать любую помощь в пределах своих возможностей.

– Тогда начинайте оказывать. Шедевр Эдварда Фодергилл а ждет вас.

Работая втроем в поте лица, мы справились с нашей задачей довольно быстро. Я только успел допить первый стакан виски с содовой и приняться за второй, а уж от Венеры, не считая золы, не осталось ничего, кроме маленького краешка юго-восточного угла, который держал в руках Дживс. Он разглядывал его, как мне показалось, с довольно задумчивым видом.

– Прошу прощения, мэм. Правильно ли я понял, что мистера Фодергилла-старшего зовут Эдвард?

– Правильно. Можете называть его про себя Эдди, если хотите. А что?

– Дело в том, мэм, что картина, которую мы сейчас изрезали, подписана, насколько я могу судить: «Эверард Фодергилл». Я подумал, что должен сообщить вам об этом.

Сказать, что тетка с племянником приняли это известие спокойно, значило бы злостно исказить истину. Земля дрогнула под нашими ногами.

– Дайте-ка сюда, Дживс! Лично мне здесь видится «Эдвард Фодергилл», – заключил я, всмотревшись.

– С ума сойти! – прошипела тетя Далия, в сердцах вырывая кусок картины у меня из рук. – Тут стоит «Эверард»! Правда, Дживс?

– У меня сложилось такое же впечатление, мэм.

– Берти! – произнесла тетя Далия так называемым сдавленным голосом, глядя на меня так, как, должно быть, в молодые годы на лисьей охоте глядела на негодного гончего пса, погнавшегося за кроликом. – Берти, ты проклятие цивилизованного мира, если ты сжег не ту картину, то…

– Да нет же! – уверенно заявил я. – У вас обоих что-то с глазами. Впрочем, если вам так будет спокойнее, я быстренько сбегаю вниз и удостоверюсь. Развлекайтесь пока тут, будьте как дома.

Произнес я это, как я уже сказал, очень уверенно, и, слушая меня, вы бы наверняка подумали: «Бертрам в порядке, он невозмутим». Но я не был невозмутим. Я опасался самого худшего и уже с содроганием представлял себе, какую гневную речь насчет моих умственных способностей и моральных качеств произнесет тетя Далия при нашей очередной встрече. Ведь в прошлом даже за куда меньшие промахи она, бывало, честила меня на чем свет стоит, как сержант новобранца, который не знает команд «в ружье» и «на плечо».

Так что я совершенно не был готов к новому испытанию, ожидавшему меня в конце пути. Когда я входил в столовую, кто-то вдруг выскочил оттуда мне навстречу, налетел на меня с разбегу и едва не вышиб из меня дух. Сцепившись в объятиях, как два танцора, мы с ним вывалились в гостиную, и когда я включил свет, чтобы не натыкаться на мебель, то увидел, что обнимаю Фодергилла-старшего в шлепанцах и халате. В правой руке он держал нож, а на полу у его ног лежал некий рулон – он выронил его при столкновении со мной. Я наклонился, поднял рулон, как того требовала вежливость, он развернулся – и увидев, что это, я издал удивленное восклицание. Одновременно старший Фодергилл испустил страдальческий стон. Сквозь растительность на его лице просвечивала болезненная бледность.

– Мистер Вустер! – произнес, вернее сказать, пролепетал он блеющим голосом. – Слава Богу, вы не Эверард!

Меня это тоже вполне устраивало. Меньше всего мне хотелось бы быть щуплым человечком с артистической бородищей.

– Без сомнения, – продолжал он, все еще блея, – вы удивляетесь тому, что я вот так, тайком уношу мою Венеру. Но я готов все объяснить.

– Ну что ж, это замечательно.

– Вы ведь не художник…

– Скорее литератор. Я однажды написал статью в «Будуар элегантной дамы» на тему о том, что носит хорошо одетый мужчина.

– Тем не менее я думаю, вы сможете понять, что эта картина значит для меня. Это мое дитя. Я пестовал ее, я любил ее, она была частью моей жизни!

Тут он умолк, чтобы перевести дух. И я, изловчившись, вставил: «Очень рад за вас», – чтобы поддержать разговор.

– Но потом Эверард женился, и в каком-то помутнении рассудка я отдал картину ему в качестве свадебного подарка. Как горько я об этом сожалел! Однако дело было сделано. Пути назад уже не было. Я видел, как он дорожит этой картиной. Сидя за столом, он не может отвести от нее глаз. Попросить ее назад было выше моих сил, и в то же время я не мог жить без нее.

– Да, ситуация… – согласился я. – Что тут станешь делать?