Так говорил поэт ( в понедельник в газете - в пятницу в интернете…)

«История для американца — это длинный список решённых проблем… Политик, который делает упор на исторический опыт, — мёртвый политик в США, он становится профессором истории (ха-ха-ха, всех наших — на истфак МГУ. — И.М.). Политика в США — это о будущем, история — о прошлом, но не просто о прошлом. История — это прогресс. Предаваться реминисценциям — значит проявлять не глубину и духовность, тонкость натуры или сложность сознания, а пассивное реагирование на события, топтание на месте. Это дело народов и стран, вышедших на пенсию…

Чем больше российские политики, националисты и нет, говорят об истории и особенностях исторического пути России, её уникальности и неповторимости, тем сильнее в американской элите растёт чувство того, что Россия — великая страна на пенсии».

10. Мой дед по отцу Яков Павлович ушёл на войну примерно в моём нынешнем возрасте: за сорок.

Представляете, трое детей, устоявшийся быт, первые проблемы со здоровьем и кризис среднего возраста, отчего неизбежно-назойливые мысли о скорой смерти.

О смерти, говорите?! А вот вам, мужчина, война. Попытайте же её, попытайте.

Дед не рассказывал о войне ничего. Но не потому, как принято сейчас разглагольствовать, что «глубоко переживал её в своём сердце». Мне кажется, она была ему глубоко неинтересна. Он был очень простой, неромантичный человек, хотя и знатный портной («Яков? Да ещё портной?!» — стоит мне упомянуть про деда, как меня записывают в евреи. Но, конечно, лучше деньгами!).

Его очень смешили Броневой в роли Мюллера и Мишулин в роли пана Директора. Ему не нравился статично-пафосный Магомаев.

Однажды попросил почитать какую-нибудь книгу. Под руку попался томик со смешным названием «Карабарчик». Деду стр-рашно понравилась незамысловатая история про мальчика, сражавшегося в Гражданскую на стороне, естественно, красных. Глаза у него загорелись. Что-то, может быть, личное.

Наконец, признался, что был старшиной-пехотинцем и в ответ на мою горячую просьбу написал на листочке шесть фамилий подчинённых ему бойцов. Скорее всего, выдумал, ибо фамилии, вспоминаю, были смешными.

Солженицын где-то настаивает, что нужно было и в 20-е, и в 30-е выходить на борьбу с проклятым режимом, нужно было строить баррикады едва ли не на лестничных площадках.

Скорее всего, моя суконно-посконная родня этих призывов не поняла бы. Тёмные, угрюмые, лояльные, тяжёлые на подъём люди. Как и я. Мы не белые, ой, не белые. Мы мутные. Но мы, хе-хе, будем расти над собою. А вы??

11. Сделал бы картину про ВОВ в следующем ключе.

Как воспринимает войну 18-летний доброволец, а как 43-летний мужчина-призывник. Можно для полноты картины добавить 30-летнего.

Эстетское роуд-муви в стиле Вендерса. Думаю, мёртвые не обидятся. Мёртвые знают, что любая жизнь одинаково страшна, одинаково проблематична. Поэтому пускай для компенсации ужаса будет много-много заоблачной красоты. Длинная красивая картина про «ближайшие пять минут».

12. К вопросу о цифрах.

Во-первых, наконец-то изъяли из обращения чудовищную цифру потерь в 60 миллионов. Официально заявили: 27 миллионов 800 тысяч (извините, если ошибаюсь, но всяко не 60 миллионов, это очень важно!)

Во-вторых, безумцы-антисоветчики с утроенной силой повторяют бред: дескать, если б не большевики и не Октябрьский переворот, сейчас население России было бы 500—600 млн.

Поразительное мракобесие. За 20 лет не смогли обеспечить маломальской социальной образностью 140 миллионов: пришлось вытаскивать из советской памяти советского же героического солдата. Как бы они справлялись с массовым обществом вчетверо большим??

Они не понимают, что такое массовое общество, и как его образно окормлять. Втюхивают ему дешёвое толстовство: «быть вполне хорошим», «белый по определению, нравственно чистый народ». Жить этими химерами невозможно.

Посмотрите, как сильно работают америкосы: «Ты можешь быть плохим парнем. Ты, скорее всего, и будешь плохим парнем, согрешишь. Правда найдёт тебя сама».

Поэтому они дышат полной грудью, а мы на пенсии.

13. Сегодняшние идеологи вознамерились подменить советский народ!

Нечто большее, чем пресловутая фальсификация истории.

14. Пожалуй, я не согласен со своими многочисленными — мёртвыми и живыми — родичами ни в чём. Вот и они никогда не поддерживали меня в моих устремлениях и занятиях. И всё-таки, и всё-таки мгновенно считывая презрение с брезгливостью, адресованные моему незадачливому сословию, я внутренне бросаюсь на их защиту.

У меня темнеет в глазах от ярости. Не трогайте моих родных. Победа всё равно будет за нами. Пепел Клааса стучит в моём сердце. Наши мёртвые нас не оставят в беде, наши павшие, как часовые.

Вероятно, я продолжаю писать и печататься только потому, что загадочным образом улавливаю их потусторонние голоса, их просьбы о помощи, о защите и о реабилитации.