Читаем Так говорил Заратустра полностью

Так говорил Заратустра

Обильно пьешь ты из моря: это видно по соли твоего красноречия. Поистине, для пса из бездны слишком много берешь ты пищи с поверхности!

Чревовещатель земли — вот кто ты для меня, и не более: всякий раз, слыша демонов извержения и ниспровержения, находил я их похожими на тебя — подсоленными, лживыми и плоскими.

Вы умеете рычать и засыпать пеплом! Вы — бесподобные хвастуны и в совершенстве овладели искусством так нагревать ил и слизь, чтобы они закипали.

Где вы, там поблизости всегда должен быть ил и множество губкообразных, пещеристых и створчато-защемленных: все это рвется на свободу.

„Свобода“, — с удовольствием рычите вы: но я разучился верить в великие события, коль скоро вокруг них так много воплей и дыма.

И поверь мне, ты, адов шум! Величайшие события — это не самые шумные, а самые тихие часы наши.

Не вокруг тех, кто измышляет новый шум, а вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир; неслышно вращается он.

И признай же, что стоит лишь только рассеяться дыму и прекратиться твоему грохоту, оказывается, что не произошло почти ничего. Велика важность, если какой-нибудь город сделался безжизненным, словно мумия, а какая-нибудь статуя лежит в грязи!

И вот что еще хочу сказать я всем ниспровергающим статуи: право же, это величайшая глупость — бросать соль в море, а статуи в грязь.

В грязи презрения вашего лежала статуя: но на том и зиждется закон ее, что из уничижения вновь восстанут жизнь и живая красота ее!

И вот — в божественном ореоле поднимается она теперь, еще более обольстительная в страдании своем; и поистине, она еще поблагодарит вас за то, что вы ниспровергли ее, разрушители!

Такой совет даю я королям, и церквям, и всему, что одряхлело от тяжести лет и ослабло в добродетели: дайте ниспровергнуть себя! И вы снова вернетесь к жизни, а добродетель вернется к вам!“

Так говорил я Огненному Псу. Тут он угрюмо прервал меня и спросил: „Церковь? Что это такое?“

„Церковь, — отвечал я, — это своего рода государство, но особенно лживое. Однако замолчи, лицемерный пес! Тебе ли не знать сородичей своих!

Подобно тебе, государство есть пес лицемерия; подобно тебе, оно любит говорить среди дыма и грохота, чтобы заставить верить, как делаешь это и ты, будто говорит оно из недр вещей.

Ибо оно непременно хочет быть самым важным зверем на земле; и верят ему, что оно способно на это“.

После моих слов Огненный Пес стал, как безумный, корчиться от зависти. „Как? — вскричал он, — как, самым важным зверем на земле? И в это верят?“ И столько дыма и ужасных воплей вырвалось из глотки его, что я думал, он задохнется от гнева и зависти.

Наконец успокоился он, и слабее стало пыхтение его; но как только он умолк, я сказал ему со смехом:

„Ты злишься, Огненный Пес: значит, я не заблуждался насчет тебя!

А чтобы мне остаться при правоте моей, послушай о другом Огненном Псе: он и вправду вещает из самого сердца земли.

Золото и золотой дождь исторгает дыхание его: так желает сердце его. Что ему пепел, дым и горячая слизь!

Подобно разноцветным облакам, вылетает смех из уст его; противны ему твое клокотание, и плевки, и терзания чрева твоего!

А золото и смех — берет он из сердца земли: ибо, узнай же и ты, наконец: сердце земли — из золота“.

Когда Огненный Пес услышал это, он был не в силах больше слушать меня. Пристыженный, поджал он хвост, невнятно пролаял какое-то „Вау! Вау!“ и уполз в берлогу свою».

Так рассказывал Заратустра. Однако ученики едва слушали его: так велико было их желание рассказать ему о корабельщиках, кроликах и летающем человеке.

«Что могу я сказать об этом? — ответил Заратустра. — Разве я призрак?

Вероятно, то была тень моя. Вы, наверное, уже слышали что-нибудь о страннике и его тени?[11]

Несомненно одно: мне надо крепче держать ее, иначе погубит она доброе имя мое».

И снова покачал головой Заратустра и удивлялся. «Что это значит — повторил он.

Почему призрак кричал: „Пора! Давно пора!“?

Почему же — давно пора?»

Так говорил Заратустра.