Так говорил Заратустра

Пустыня ширится сама собою: горетому, кто сам в себе свою пустыню носит.– Ха! Торжественно!Достойное начало!Торжественно, по-африкански, да!Достойно даже льваИль обезьяны – ревуна морали;Но ведь совсем ничто для вас,Прелестные мои подруги.А между тем сидеть у ваших ногМне, европейцу, у подножья пальмНа долю счастье выпало. Села.Да, это удивительно: сижу яПочти в самой пустыне, и, однако,По-прежнему далекий от нееИ опустыненный в Ничто.Сказать яснее: проглотил меняОазис маленький,Который, вдруг зевнув,Мне ротик свой открыл навстречу,И в эти тонко пахнущие губкиПопал я вдруг и там пропал,Ворвался, проскочил, и вот я среди вас,Подруги мои милые. Села.Да слава, слава оному киту,Коль так же хорошо в нем было гостю!

Ведь ясен вам, не правда ли, вполнеНамек ученый мой?Да здравствует вовек китово чрево,Когда оно таким же милым былоОазисом-брюшком, как мой приют;Но это мне сомнительно, конечно,Ведь прибыл к вам я из Европы,Что недоверчивей всех старых женок в мире.Пусть сам Господь исправит то!Аминь.Переслащенный, словно финик смуглый,И вожделений золотистых полн, как он,Я с вами здесь в оазисе-малютке, —Как он, томлюсь по девичьей мордашке,По зубкам-грызунам, по белоснежным,Как девушки, и острым и холодным;По ним-то именно сердца тоскуютВсех распаленных фиников. Села.Как этот южный плод, и самПохожий на него сверх меры,Лежу я здесь, летучим роемЖучков крылатых окруженный,И вкруг меня, в игривой пляске рея,Мелькают также крохотные ваши,Язвительно затейливые вашиПричуды и желаньица…Вы, окружившие меня облавой молчаливой,

Чего-то чающие и немые,Вы кошки-девушки,Зулейка и Дуду.Осфинксовали вы меня кругом(Чтоб много чувств вместить в едино слово —Грех против языка прости мне, Боже), —И я сижу, вдыхая здесь —Чистейший воздух, райский воздух, право,Прозрачно легкий в золотых полосках.Нет, никогда еще с луны на землюНе ниспадал такой хороший воздух,Ни по случайности, ни по капризу,О чем нам пели древние поэты.Но это мне сомнительно, конечно,Ведь прибыл к вам я из Европы,Что недоверчивей всех старых женок в мире,Пусть сам Господь исправит то!Аминь.Чистейший этот воздух поглощаяНоздрями-кубками, раскрытыми широко,Без будущего, без воспоминаний,Сижу я здесь, прелестные подруги,И все смотрю, смотрю на эту пальму,Которая, подобно танцовщице,Так изгибается и ластится, качаясь…Что, заглядевшись, станешь делать то же —

Подобно танцовщице, долго-долго,Опасно долго, на одной лишь ножкеОна стояла до того, что, право, будтоО той другой и вовсе позабыла.По крайней мере тщетно я старалсяСокрывшуюся прелесть разглядеть,Обоих близнецов единства прелесть, —Конечно, именно вторую ножку,В священной близости изящных и воздушныхБлестящей юбочки порхающих зубцов.И если мне, прекрасные подруги,Готовы верить вы охотно – прелесть этуОна утратила.Уж нет ее! Утраченная ножкаНавек потеряна, как жалко милой ножки!Где, одинокая, она грустит в разлуке,Покинутая, где она тоскует?Быть может, в ужасе пред белокурымЧудовищем со львиной гривой или,Быть может, уж обглодана до костиОна, увы, изъедена! Села.О, да не плачьте же, не смейте плакатьВы, нежные сердца!В беломолочной груди, словно финик,Сердечко ваше, кошелек-мешочекСо сладким корешком.Зулейка, будь мужчиною, довольно!

Бодрей, бодрее, бледная Дуду,Не плачь же больше! —– Иль, может быть,Уместней здесь иное средство, сердце,Способное легко унять – скрепить?Как назидательное изреченье, к слову —Или воззвания торжественный призыв?/Да, да, зову тебя,Достоинство, на сцену,Честь европейца!Ты добродетелью надутый мех,Шипи, свисти и дуй еще,Ха!Еще раз проревиМорали ревом,Рыкая львом пред дочерьми пустыни,Морали львом!Ведь, милые мои!..Вой добродетели в Европе заглушаетВесь жар души, всю страстность европейцаИ европейца волчий аппетит.И вот я перед вами, европеец,И не могу, о Господи, иначе.Да будет так!Аминь.Пустыня ширится сама собою: горетому, кто сам в себе свою пустыню носит!