Так и было

— Что такое хлопок, вы знаете? Из его семян тоже выжимают масло, как из подсолнухов, а то, что остаётся, в Ленинграде зовут дурандой. Её на муку мололи, и можно было варить суп.

У нас молодая соседка была. Её муж, лётчик, над Ленинградом сбивал фашистов. Он иногда к ней приезжал и что-нибудь привозил: мяса конского, хлеба немного, а иногда сахару. И она всегда с нами делилась. Сама голодает, а нам всё равно несёт. Серёжке… Я её никогда не забуду.

— Разве можно хорошего человека забыть? Вернёшься и снова её увидишь, — говорю я.

— Нет, не увижу, — сказала Аля. Сжала губы и как будто что-то жёсткое проглотила, и глаза у неё заблестели.

— Мне тётя Надя книжки дарила, — откликнулся Серёжа.

Немножко помолчали, а потом Аля снова стала рассказывать:

— Я отвела Серёжку к Надежде Андреевне, надела на себя две кофты, лыжный костюм, мамину старую шубку, на голову два платка, ноги — в валенки, и мы пошли.

— Мороз был большой?

— Не очень. Но мы же не знали, сколько придётся стоять на улице. Поехать-то за дурандой поехали, да кто его знает, когда вернутся: могут и под обстрел попасть, а может, ближняя дорога окажется перекрытой, и придётся им ехать дальней.

— А почему вы стояли на улице, почему не пошли в магазин?

— Да в магазине ещё холодней было. И темнота. Окна-то забиты досками, стёкла все от обстрела давно вылетели. А на дворе всё-таки солнышко, белый снежок ночью выпал.

— А вы не боялись, что фашисты прилетят на самолёте, увидят вас и сбросят бомбу? — спрашиваю я.

— А днём бомбы не кидают, днём только разведчики летают, — говорит Серёжа. — Бомбы ночью кидают.

— Верно, Серёженька, днём летают разведчики. И в тот раз тоже летали. Один покружил, покружил над нашей улицей и полетел дальше.

Я говорю:

— Я бы, наверно, умерла со страху.

Аля усмехнулась:

— Привыкла бы. — И продолжала рассказывать: — Встали мы в очередь часов в одиннадцать, а муку привезли уже в сумерках. Я за это время успела сходить проведать Серёжку. Его Надежда Андреевна напоила чаем и уложила спать. Вернулась, а Рудик уже стоит в магазине и достаёт из кошелька карточки. Меня к нему пропустили, и скоро мы получили наш паёк. Пробираемся с пакетами к выходу, стараемся, чтобы не просыпать муку, и вдруг как завоет сирена и по радио объявляют воздушную тревогу.

Директор магазина просит нас:

— Граждане! Выходите во двор и спускайтесь в убежище! Не имеем мы права держать вас во время воздушной тревоги в магазине.

Все поворчали немножко: вот, мол, только дождались муки, и вдруг иди в подвал! Но ничего не поделаешь, пошли.

— И вы тоже?

— Ага! Дураки мы были? Серёжка дома голодный, а мы будем в убежище отсиживаться?.. Мы вышли вместе со всеми, а потом все повернули направо, а мы прямо к воротам. Темнота была, ни зги не видно! Дежурный нас не заметил, и мы выбрались на улицу.

А вокруг как всегда: самолёты гудят, ревут, зенитки бьют… Всё небо прожекторами расчерчено… Прошли мы шагов десять, и вдруг как грохнет, как тряхнёт! Я кричу: «Рудик, ложись!» А он: «Алька, ложись!» Повалились мы в снег, но о пакетах своих помним, боимся, чтобы не просыпать муку. Полежали немного, отдохнули — ведь целый день в очереди стояли и устали ужасно. Немецкие самолёты попритихли, погнали их, значит, наши. И вдруг слышим: кто-то подходит, освещает нас фонариком с синим стёклышком и говорит:

— Вы что тут лежите, чего ждёте? Бомба давно разорвалась.

Помог нам встать и провёл до нашего дома. Этого дяденьку мы узнали. У него одной руки не было, он её в самом начале войны потерял. И теперь уж больше не воевал, а дежурил возле ворот.

Мы пошли домой.

— А бомба близко упала? — спрашивает Вовка.

— Не очень. Там, где улицы Восстания и Жуковского пересекаются. Полтора квартала от магазина. Да ведь вы наших улиц не знаете! Ничего. Вот приедете, когда кончится война, в Ленинград, я вам тогда всё покажу: и Невский проспект, и Зимний дворец, и Смольный, и броневик, с которого выступал Ленин, и Летний сад с дедушкой Крыловым…

— Непременно приедем, — сказал Вовка.

А я спросила:

— Суп-то ты Серёже сварила? Вкусный был?

— Тогда всё было вкусное. Но как ни берегли мы дуранду, а через неделю всё равно она кончилась. Опять беда! Тут пришла одна знакомая женщина и говорит: «Нате вам новый кожаный пояс. Порежьте его и варите подольше».

— Ну?!

— Вот тебе и ну! Мы послушались, и, пока времянка горела, всё время кипел, варился наш пояс. Я положила в суп лавровый лист, соли, и получилось совсем неплохо, даже копчёной колбасой пахло.

— И Серёжа ел?

— А что ему было делать? Сперва я сама немного поела, увидела, что не вредно, и тогда ему дала. Покрошила хлебца. Всё съел.

— А потом что ты ему варила?

— А потом по Дороге жизни привезли в Ленинград настоящую муку, крупу, даже мясо. И хлеба нам прибавили, так что почти стало хватать. А летом мы уехали к вам и будем теперь жить у вас. Вовка, дай кочергу, я вытащу чугунок: кипит.

— Прольёшь, — сказал Вовка. Аккуратно подтянул чугунок к дверце, подхватил его фартуком и понёс на стол. Серёжка закричал:

— Суп! Суп!