Так и было

- Про-хо-дите, - наконец выдавила из себя. Пропустила Гришку вперед, вошла в избу вслед за ним, села на табуретку и снова с надеждой и отчаянием уставилась на него. И он не знал, как вести себя, с чего начать и чем закончить. Молчание длилось долго, Гришку даже пот прошиб, потом он все-таки заговорил, рассказал матери о последних днях и часах жизни ее сына. Мать Шестого и слезами уливалась, и на Гришку как на покойника смотрела. Другие женщины, мигом заполнившие маленький дом, тоже поревели, в знак благодарности проводили Гришку до околицы и там тоже вроде как оплакали.

- Думала, ты мне скажешь, чтобы похоронке не верила… Ну да ладно, и на том спасибо! - высказала напоследок затаенное мать Шестого.

После такого прощанья на душе совсем муторно стало. Снова терзаться начал, правильно ли поступил? С одной стороны, как любил говорить старшина Фесенко, вроде бы правильно - последний долг погибшему отдал. А с другой? Мать Шестого от похоронки не успела отойти, а он снова боль растревожил. И на другое не находил ответа. Сколько раз слышал разговоры старых солдат о том, что человек свою смерть чувствует. Сам видел, как люди беспокойными становятся, все укрытия надежного ищут, у них даже лица другими становятся, чего-то ждущими. Это от смерти они стараются уйти.

Шестой свою гибель чувствовал, ее даже Малышкин предвидел и перед тем боем попросил поберечь Шестого, не упускать его из виду. А Карпенко веселый был, не метался, и на лице у него ничего необычного не появилось. А может, только старался казаться веселым, может, и адресами после получения комсомольских билетов предложил обменяться для того, чтобы было кому написать матери о его гибели? Так, так, так, а сам он что чувствовал перед ранением? Когда снайпер взял под прицел, стал было прощаться с жизнью, а потом появилась надежда на избавление, стал думать, как обмануть снайпера. Если что и чувствовал, то умом, а не сердцем. Оно подсказывало, что все обойдется и он еще поживет. Так и вышло. Мина разорвалась ближе, чем карпенковская, но на тот свет не отправила. Значит?… А черт его знает, что это значит…

8. Совсем другая война

Раны в стопе заживали медленно. Они то затягивались, покрывались тонкой кожицей, то снова начинали гноиться. Их чистили, приходилось становиться на костыли. И до того это врачам надоело, что из Порхова они Иванова чуть было домой на долечивание не отпустили. Он уж письмо написал, мать порадовал, но врачи передумали и отправили ранбольного Иванова совсем в другую сторону, в только что освобожденную Ригу, в четвертый по счету госпиталь.

В Риге непривычно и остро пахло морем, она поражала узенькими и кривыми улочками, множеством старинных, неизвестно в каких веках построенных домов, церквей и костелов. И здесь пришлось полежать долго. Для прохождения дальнейшей службы Иванова выписали лишь после установления хорошего снежного покрова.

Хотел, как договаривались с Малышкиным, вернуться в свою часть, но дивизия воевала на другом фронте, и он оказался в полку самоходной артиллерии, стал на броне самоходки автоматчиком раскатывать. После пехоты новая служба раем показалась - самоходчиков берегли, одевали и кормили совсем не так, как матушку-пехоту. Убить, покалечить могли, конечно, и здесь, но, побывав в двух прорывах, Иванов убедился, что мчаться в атаку, спрятавшись за башней самоходки, спокойнее. И другие сравнения невольно приходили в голову: не надо топать по грязи или снегу, по десять раз на день окапываться, каждый день слушать свист пуль и шуршание осколков. Побывал в деле и отдыхай, слушай музыку до следующего задания. И уж совсем понравилось на новом месте, когда его заряжающим пушки назначили.

Новому делу его и других бывших пехотинцев обучал командир роты, тоненький, как тростиночка, но уже с усами, старший лейтенант Разумовский. Показал, где лежат кассеты, какие снаряды фугасные, какие подкалиберные, по каким целям те и другие применяются, разрешил пострелять из пулемета, показал, как пользоваться радиостанцией, и заверил, что всему остальному, и гораздо лучше, в первом бою научатся. После окончания «курсов», когда сидели тесным кружком и дымили папиросами, старлей спросил:

- Кто знает, почему на всех машинах звездочки нарисованы? - и сам же ответил: - Наш полк первым в Ригу ворвался и награжден за это орденом Красной Звезды. Вы теперь тоже орденоносцы. Учтите это и воюйте, чтобы оправдать оказанное вам доверие.