Так затихает Везувий: Повесть о Кондратии Рылееве

К чему записывать то, что никогда не изгладится из памяти? Когда-нибудь мой любознательный потомок разыщет на чердаке пожелтевшие потаенные мои тетради и будет в них искать не черты моей скудной биографии, а отголоски времени, которое никогда не повторяется. А может, их возьмет кухарка на растопку?

Я снял квартиру во флигельке на Садовой близ Гостиного двора. С помощью друга покойного отца определился на службу в Российско-американскую компанию в качестве переводчика-секретаря, благо им письма шлют чуть не со всей Европы. Жалованье положили куда как лучше, чем в корпусе. Частные компании не скупятся. Но пенсия… Пенсии не будет.

Чудно, как поглядишь. Именно в этой компании судьба моя перекрестилась с Кондратием Федоровичем Рылеевым. Да что я — перекрестилась! Судьбы наши просто пошли, как две параллельные прямые, кои, как известно, никогда не сойдутся в одной точке. А все-таки забавно взирать на всеми уважаемого, делового, торопливого правителя канцелярии и знать его юношеские стихи и детские проказы, его мечты о каких-то там кишкетах, его романтически-дидактические рассуждения о жизни, знать суровые отповеди его отца и трогательные заботы о матери, знать, еще не будучи с ним знакомым, и знать, что он об этом ничего не знает.

Внешность Рылеева приятна. Среднего роста, худощав, волосы темные, узкие бакенбарды, впалые щеки, а глаза… Глубокие, черные, какие-то шиллеровские, что ли, глаза, а не глаза правителя канцелярии. Да что я все о правителе! Он знаменитый нынче поэт. Прогремел еще со времени сатиры на Аракчеева. А нынче все мыслящие люди зачитываются его «Думами», «Войнаровским». Кто виноват, что судьба немилосердна к талантам. Говорят, что Моцарта похоронили в общей могиле.

30 сентября 1825 г

.

Рылеев, издавна занимающий мои мысли, отличился сейчас в истории, наделавшей много шума в Петербурге, хоть и не был в ней главным действующим лицом. По крайней мере, поначалу. История, однако, романтическая. В семействе неких помещиков средней руки Черновых росла девица, по слухам, дивной красоты с неблагозвучным именем Аграфена Пахомовна. О красоте ее ходили легенды, и, воспламененный ими, кавалергардский поручик Новосильцев, полк которого стоял вблизи имения Черновых, отправился туда с визитом да так и оставил там свое сердце. Не прошло и двух месяцев, как он сделал предложение Аграфене Пахомовне. Оно было принято, но счастливый жених не торопился сыграть свадьбу. Он уговорил Черновых переехать в Петербург, поселился рядом с их домом, бывал у невесты каждый день и даже выезжал с ней на прогулки в открытом экипаже. Так продолжалось целый год, а потом выяснилось, что мать Новосильцева не дает согласия на этот брак. Считает мезальянсом. Мыслимо ли, чтобы ее невестка звалась Аграфеной Пахомовной! По одному этому имени видно, что род Черновых захудалый род.

Брат Аграфены Пахомовны Константин Чернов, кстати сказать, кузен Рылеева (его мать была Рылееву родной теткой), почел своим долгом объясниться с Новосильцевым. Тот вроде бы дал обещание жениться. И снова дело застыло на долгие месяцы. Девица была окончательно скомпрометирована.

При вторичном объяснении Новосильцев дал уклончивый, туманный ответ. Чернов, посоветовавшись с Рылеевым, послал Новосильцеву вызов. Рылеев, с его свободолюбивыми демократическими взглядами, видел во всей этой истории проявление ненавистной ему аристократической спеси и бурно негодовал, так же как и его друг Александр Бестужев. Оба они приняли самое сердечное участие в обиде Черновых. По городу ходит предсмертная записка Чернова, множество раз переписанная сочувствующими, но будто бы писанная рукой Бестужева. Не преминул ее переписать и я.

«Стреляюсь на три шага, как за дело семейственное; ибо, зная братьев моих, хочу кончить собою на нем, на этом оскорбителе моего семейства, который для пустых толков еще пустейших людей преступил все законы чести, общества. Пусть паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам, и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души».

Вот о чем нынче пекутся офицеры русской армии. В письме этом ясно видно желание вывести оскорбление из пределов семейных в область общественную. Вот почему мне и верится, что оно и впрямь писано рукой Бестужева.

Дуэль состоялась на условиях самых жестоких — стреляться в восьми шагах с расходом по пяти. Одним из секундантов Чернова был Рылеев.

Столь же жестоко и закончилась она. Оба были смертельно ранены. Новосильцев — в бок, Чернов — в голову. Он прожил еще несколько дней и скончался.

Новосильцев был перенесен в ближайший трактир и через сутки скончался, лежа на биллиардном столе.