Такая разная Блу (ЛП)

Конечно, Мейсон мог бы забрать меня. И, возможно, он бы даже взял трубку после первого гудка. Но мне пришлось отказаться от этой мысли. Никогда! Никогда больше я не позвоню Мейсону Бейтсу! Гнев придал мне сил, я выбралась из машины и пошла пешком. Пройдя через парковку, я обогнула школу и двинулась в сторону дома. Пересекая парковку для учителей, я заметила машину, стоящую недалеко от входа в здание школы. Это был серебристый субару, такой же, как у мистера Уилсона. Если преподаватель в школе и еще не уехал, я могла бы попросить его подвезти меня, или еще лучше — завести с помощью его аккумулятора мой грузовик. У меня были кабели. Если мистер Уилсон оставил ключи в зажигании, я могла бы одолжить у него автомобиль, подогнать его к своему грузовику, завести мотор и быстро вернуть машину на место так, что он ничего не узнает.

Я подергала ручку на двери. Бесполезно. Тогда я попробовала открыть остальные двери. Я могла бы постучать в школьные двери, выходящие на парковку в надежде, что Уилсон услышит меня. Но его кабинет находился на втором этаже. Шанс, что он услышит мой стук был настолько мизерным, что не стоило и пытаться. К счастью, я знала, как пробраться в школу. Прошлым летом мой «Дримель» сломался, и я целый месяц не могла найти деньги на новый. Поэтому я пользовалась тем, что находился в школьной мастерской. Туда я пробиралась с помощью ножовки, которой отпирала дверь. Раз никто ничего не заметил семь месяцев назад, то не заметят и теперь. Конечно, меня могли поймать, но в этом случае я могу сказать, что дверь была не заперта. Не думаю, что Уилсон выдаст меня, если что.

Похоже, полоса невезения решила взять отпуск, потому что мои ключи легко открыли дверь мастерской. Я без труда попала внутрь и стала пробираться по знакомым коридорам. В школе пахло дезинфекторами, обедами и дешевым одеколоном — все это странно успокаивало. Я думала, как мне пробраться к Уилсону так, чтобы не напугать его до чертиков. Но когда я уже была у лестницы, ведущей на второй этаж, я услышала нечто, что заставило меня резко остановиться. Мое сердце отбивало барабанную дробь, поэтому сложно было определить, что это был за звук. Я успокоила дыхание и прислушалась. Что это было? Скрипка? Чушь. Отчего-то вспомнился фильм Хичкока «Психо».

РИ-РИ-РИ-РИ

Я передернула плечами. Скрипки — это глупо.

Следуя за мелодией, я поднялась наверх. На втором этаже в холле было темно, и лишь свет, струящийся из кабинета Уилсона, служил для меня ориентиром. Это было единственное пятно света во всей школе, сконцентрированное вокруг одного мужчины. В дверном проеме виднелся его силуэт. Я шла ему навстречу, держась возле стены на случай, если он обернется. Но окружающий его свет, казалось, ослепил его. Я сомневалась, что он увидит меня, даже если переведет на меня взгляд.

Он обнимал руками какой-то инструмент. Я не знала его названия. Он был намного больше скрипки, настолько больше, что стоял на полу, а Уилсон сидел позади него. И музыка, которую он играл, отнюдь не была тревожной. Наоборот, она была чертовски хороша. Она была резкой, но в то же время, сладкой. Экспрессивной, но простой. Уилсон сидел с закрытыми глазами, склонив голову так, будто молился во время игры. Рукава его рубашки были закатаны, а тело двигалось вслед за смычком, как при фехтовании. Я вспомнила Мэнни. О том, что он говорил о руках Уилсона. Я смотрела на игру мускулов под гладкой кожей и на то, как он напрягал и расслаблял их, рождая мягкую мелодию с помощью угрюмого инструмента.

Мне хотелось обнаружить свое присутствие, чтобы напугать его. Мне хотелось рассмеяться или отпустить шутку в его адрес, или сказать что-нибудь едкое, как я обычно делала. Мне хотелось возненавидеть его за то, что он так прекрасен и за то, что я такой никогда не стану.

Но я не пошевелилась, не обронила ни слова. Просто слушала. Долго ли — не знаю сама. И чем больше я слушала, тем отчетливее свербело в груди от ранее незнакомого мне чувства. Казалось, будто это сердце расширяется от эмоций, и я непроизвольно потянула к груди руки, словно могла таким образом прекратить это.

Но с каждой новой нотой чувство становилось все больше. Но это не было страданием или болью. Это не было отчаянием или раскаянием. Больше всего оно было похоже на… благодарность. Или любовь… Но я тут же отвергла зародившиеся в сознании мысли. Благодарность? За что? За жизнь, которая никогда не была справедливой? За столь редкие моменты счастья? За удовольствие, повлекшее за собой чувство вины и ненависти?

Я закрыла глаза, пытаясь сопротивляться потоку эмоций, но мое изголодавшееся сердце вбирало в себя все больше и больше. Чувства разлились по всему моему телу, согревая и исцеляя. Вина и ненависть отступили, уступая место великой благодарности за то, что я была жива, могла чувствовать и слышать эту музыку. Меня переполняла невообразимая радость, которую я никогда прежде не чувствовала.