Такое долгое странствие

Пока толпы ликовали, Шастри сел в самолет и отправился в Ташкент, где Косыгин предложил провести мирные переговоры между Индией и Пакистаном. Вечером того дня, когда была подписана Ташкентская декларация, Шастри умер на советской земле, спустя всего полтора года после того, как стал премьер-министром. Некоторые говорили, что его убили пакистанцы, другие подозревали русский заговор. Были даже такие, кто утверждал, что Шастри отравили приверженцы новой премьер-министерши, чтобы династически-демократическая мечта ее отца наконец сбылась.

Так ли, иначе ли, но правительство снова погрузилось в хаос. Валютное регулирование переместилось в нижнюю строку перечня государственных приоритетов, и журнальные подписки доктора Пеймастера не были возобновлены. Так что, когда речь заходила о диарее, в его рецептах значились только два старых названия – энтеровиоформ и сульфагуанидин.

Эти снова и снова повторяющиеся назначения в конце концов заставили Дильнаваз согласиться с Густадом, что ходить в амбулаторию – пустая трата времени и денег. Названия новых лекарств теперь слетали с ее языка так же бойко, как и с его. Левая секция буфета заполнилась таблетками и сиропами, пользовавшимися наибольшим спросом. Там были гликодин терпингидрат васака[141], зефрол и бенадрил от кашля, аспро и кодопирин от простуды и лихорадки, элкозин и эритромицин от ангины и воспаления в горле, сат-исабгол от несварения, корамин от тошноты, веритол от низкого давления, йодекс от синяков, крем бурнол от мелких порезов и ожогов, привин от отеков в носу, универсальное средство Унани[142] для наружного использования (которое на вид напоминало простую воду, но, как предполагалось, снимало любую боль) и, разумеется, энтеровиоформ и сульфагуанидин от расстройства. Все это располагалось на первой полке. На второй скопилась более эклектичная коллекция.

По мере того как уверенность Дильнаваз росла, она начала раздавать рекомендации и за пределами семьи. Когда понос поражал какую-нибудь из наиболее многочисленных семей Ходадад-билдинга, такую как семейство Пастакия, которое имело лишь один туалет в своей квартире и пятерых детей в возрасте от четырех до девяти лет, ситуация становилась критической. Им приходилось взывать к «гостеприимству» соседей и бегать вверх-вниз по лестнице в поисках ближайшего свободного туалета. При такой срочности и интенсивности движения непредвиденные происшествия были неизбежны; воздух в доме портился, и нос Дильнаваз подсказывал ей, что вскоре ее медицинские рекомендации будут востребованы.

Ей было жалко миссис Пастакию: легко ли присматривать за пятью детьми, а сверх того еще и за свекром, страдающим высоким давлением и регулярно ругающимся с небесами. Она просила миссис Пастакию очень точно описать симптомы, если только уже не замечала следы болезни на лестнице или на террасе, и самым доверительно-вдохновляющим голосом давала совет: «Две таблетки энтеровиоформа три раза в день». Или: «Одну таблетку сульфагуанидина растолочь в ложке воды с сахаром», – потому что эта таблетка была большой и имела вкус чрезвычайно горького мела. Опыт, приобретенный с Сохрабом, Дариушем и Рошан, научил ее, как именно какие таблетки лучше скармливать детям.

Густад не одобрял ее добрососедской медицинской деятельности. Рано или поздно, говорил он, ее бесплатные советы начнут восприниматься как вмешательство, отнимающее заработок у врачей. Но Дильнаваз отвечала: если кто-то вынужден экономить на счетах за лечение, то ее долг этим людям помочь.

Она с нетерпением ждала, пока Густад разворачивал пакет с книгами и ровно наматывал бечевку на катушку из своего стола, перекладывая ее из одной руки в другую.

– А ты не хочешь сначала посмотреть, что прислал Джимми? – спросила она.

Он улыбнулся с явным видом превосходства.

– Всему свое время, – сказал он и извлек из пакета Платона. – Какая чудесная книга. – Он протянул ей «Диалоги», а потом одну за другой остальные книги. Едва взглянув, она клала их на стол.

Пакет от майора был развернут в той же дотошной манере. Под слоем коричневой бумаги открылся черный пластик, плотно обмотанный скотчем. Густад попытался разорвать его, недооценив его крепость, потом пошарил в столе в поисках перочинного ножа и заметил стоявшего под окном Темула, который лихорадочно махал рукой, спрашивая: «Что это?»

– ГустадГустадпетицияпожалуйстапетиция. Подписатьподписатьпетициюпожалуйста.

Густад вспомнил: он на целую неделю забыл о петиции, оставленной на письменном столе.

– А ты обошел уже всех соседей?

– ГустадГустадтыподпишипервй. Тыпервыйтогдаивсе. Скажусмотритесмотрите ГустадНоблподписал.

Темул прав, подумал Густад, люди всегда боятся ввязываться во что-то первыми.

Подписанную петицию Темул принял, просияв всем своим доверчивым лицом так, будто это был волшебный трофей.

– ГустадГустадспасибо. – Он прижал палец к губам: – Тихотихо. Нешуметьнешуметь.

– Ш-ш-ш-ш, – Густад ответил ему тем же жестом.

Темул пришел в восторг от их «безмолвного заговора» и удалился под нескончаемое хихиканье.

– Оченьтихооченьвкуснооченьвкусныйсок.