Такое разное будущее: Астронавты. Магелланово облако. Рукопись, найденная в ванне. Возвращение со звезд. Футурологический конгресс (сборник)

Я глубоко втянул воздух. Ничего со мной не случилось, я даже не ушибся. Попробовал зажечь фары – ничего не вышло. Включил подфарники: левый горел. При его слабом свете я запустил мотор. Машина, тяжело хрипя и покачиваясь, выползла на шоссе. Однако же это была хорошая машина, если слушалась меня после всего, что я с ней проделывал. Я двинулся в обратный путь, уже медленней. Но нога сама нажимала педаль, меня снова понесло, когда я увидел поворот. И снова я выжимал из мотора все силы, пока наконец, свистя резиной, брошенный силой инерции вперед, автомобиль не остановился вплотную перед живой изгородью. Я зарулил в кусты. Растолкав их, машина уперлась в какой-то ствол. Я не хотел, чтобы они видели, что я с ней сделал, наломал веток, прикрыл капот с разбитыми стеклами фар – только передок был помят, а сбоку виднелось небольшое углубление от первого столкновения со столбом или чем-то еще в темноте.

Потом я постоял и прислушался. Все молчало. Дом был погружен в темноту. Всеобъемлющая тишина ночи подымалась к звездам. Я не хотел возвращаться в дом. Отошел от разбитой машины, и когда трава, высокая, влажная от росы трава коснулась моих колен, я упал в нее и так лежал, пока наконец не сомкнулись веки и я не уснул.

Разбудил меня чей-то смех. Я знал чей. Знал, кто это, прежде чем открыл глаза, совершенно отрезвевший. От росы я промок до нитки. Солнце стояло еще низко. Небо в клочьях белых облаков. А напротив меня, на маленьком чемоданчике, сидел Олаф, сидел и смеялся. Мы вскочили оба одновременно. У него была такая же рука, как у меня, – большая и твердая.

– Когда ты приехал?

– Только что.

– Ульдером?

– Да. Я тоже так спал… первые две ночи…

– Да?..

Он перестал улыбаться. Я тоже. Словно что-то стало между нами. Мы молча смотрели друг на друга.

Он был моего роста, возможно даже чуть выше, сухощавее. Только волосы при ярком свете выдавали скандинавское происхождение, а щетина на лице была совсем светлая; чуточку кривой, выразительный нос и короткая верхняя губа, из-под которой виднелись зубы; бледно-голубые глаза его часто смеялись, темнея от веселья; тонкие губы всегда немного кривились, будто он все воспринимал скептически. Может, именно это выражение его лица заставило меня сначала держаться от Олафа поодаль. Олаф был старше меня на два года; его лучшим другом был Ардер. Только после гибели Ар-дера мы и сблизились-то по-настоящему. Уже до конца.

– Олаф… – сказал я. – Ты проголодался? Пойдем перекусим что-нибудь.

– Подожди, – сказал он. – Что это?

Он взглянул на автомобиль.

– А-а… ничего. Машина. Купил, знаешь, чтобы вспомнить…

– Была авария?

– Да. Ехал ночью, ну и вот…

– У тебя была авария? – повторил он.

– Ну да! Но это не имеет значения. Ведь ничего не случилось. Пошли… не будешь же ты с этим чемоданом…

Он поднял чемодан. Ничего не сказал. Даже не взглянул на меня. Желваки на скулах у него напряглись.

«Почуял что-то, – подумал я. – Не знает, что привело к аварии, но догадывается».

Наверху я сказал ему, чтобы он выбрал себе любую из четырех свободных комнат. Он взял ту, с видом на горы.

– Почему ты не захотел здесь? А, понимаю, – он улыбнулся, – это золото, да?

– Да.

Он коснулся рукой стены.

– Надеюсь, обычная? Никаких картин, телевизии?

– Будь спокоен, – улыбнулся я в свою очередь. – Это честная стена.

Я позвонил насчет завтрака. Хотел позавтракать вдвоем с Олафом. Белый робот принес кофе и поднос, полный всякой снеди: это был очень обильный завтрак. Мы ели молча. Я с удовольствием смотрел, как он жует, – даже прядь волос над ухом у него двигалась.

Потом Олаф сказал:

– Ты еще куришь?

– Курю. Привез с собой двести сигарет. Не знаю, что будет потом. Пока курю. Хочешь?

– Давай.

Мы закурили.

– Ну как? Сыграем в открытую? – спросил он после долгого молчания.

– Да. Я расскажу тебе все. Ты тоже?

– Конечно. Только не знаю, Эл, стоит ли?

– Скажи одно: ты знаешь, что хуже всего?

– Женщины.

– Да.

Мы снова замолчали.

– Значит, из-за этого? – спросил он.

– Да. Увидишь за обедом. Внизу. Вилла нанята пополам с ними.

– С ними?

– Они молодожены.

Желваки снова напряглись под его веснушчатой кожей.

– Это хуже, – сказал он.

– Да. Я тут третий день. Не знаю, как это, но… уже когда мы с тобой разговаривали. Безо всякой причины, безо всяких… ничего, ничего. Совершенно ничего.

– Интересно, – сказал он.

– Что интересно?

– Со мной нечто похожее.

– Так зачем ты прилетел?

– Эл, ты сделал благое дело. Понимаешь?

– Тебе?

– Нет. Кому-то другому. Это бы добром не кончилось.

– Почему?

– Либо ты знаешь, либо не поймешь.

– Знаю. Олаф, что же это такое? Неужели мы действительно дикари?

– Не знаю. Мы десять лет были без женщин. Помни об этом.

– Это не объясняет всего. Во мне есть, знаешь, какая-то беспощадность, я не считаюсь ни с кем, понимаешь?

– Ты еще считаешься, сын мой, – сказал он. – Еще считаешься!

– Ну да, но ты знаешь, в чем дело?

– Знаю.

Опять молчание.

– Хочешь еще поболтать или бокс? – спросил он.

Я рассмеялся:

– Где ты достал перчатки?

– Ни за что не догадаешься.

– Заказал?

– Где там. Украл.

– Ну да!

– Клянусь небом. Из музея… Пришлось специально летать в Стокгольм, понимаешь?

– Тогда пошли.