Такой смешной король! Повесть третья: Капкан

Горожане с утра пораньше, как всегда, отправились на базар, за ратушей, чтобы обеспечить себя продуктами, привозимыми из деревень крестьянами, и стали свидетелями того, как через город тащилась странная и жутковатая процессия: впереди медленно катил уже знакомый «виллис» с пограничниками и Скелетом (другая машина еще раньше примчалась в город с лейтенантом и раненым молодым пограничником, тем самым, которому там ночью на дороге приспичило писать — поразмялись! Разве не нелепость получить пулю в чужом краю уже в конце войны!) За машиной, на трех санях-розвальнях, уложенные в каждой по два, проследовали покойники; извозчики шагали рядом с лошадьми, которые хрипели, косили испуганными глазами по сторонам, нехотя тянули сани. На первых санях бок о бок лежали останки Терезы и Рууди.

Доехав до ратуши, процессия повернула на базар, и ранние посетители с любопытством постепенно их окружили. Тут же из дома МГБ, расположенного неподалеку, вышли офицеры и подошли к саням. Скелет перевел их обращение к окружавшим людям: если они узнают кого-либо из покойников, чтобы объявили об этом, не стесняясь.

Люди толпились вокруг саней, с интересом всматривались в убитых, но никто их не узнавал. В самом деле, кому охота!.. Исключительное внимание привлекли лежавшие рядышком на погребальном транспорте останки любовников, женщины особенно пристрастно рассматривали Терезу: значит, вот она какая, которая проводила ночи с убийцей… И невозможно было понять выражение их глаз: что в них? Страх, любопытство лишь или… даже зависть? Ведь жутко же, и необычной должна быть такая страсть! Но ни Терезу, ни Рууди тоже никто узнавать не согласился. Позднее говорили, будто мать Терезы на базаре была, будто тоже к саням подходила, но и она свою дочь не узнала…

Правда это или нет, но если правда, то в этом-то и заключается разница в деле убивания: когда убиваешь по приказу государственных людей, королей или премьер-министров — тебя могут благословить даже священники, а это значит, что Бог тебе этот грех как бы заранее прощает. Когда же занимаешься этим кустарным образом — от тебя может отвернуться и мать родная.

Примерно в это же самое время на море в направлении порта Навозного, борясь со встречным ветром, осторожно обходя полыньи, шагала одинокая фигура Сула с длинной палкой в руке, которой проверял прочность льда у расщелин — лед на море уже сильно истончился, и переходить пролив в такое время рискованное дело.

Сула пробивался не прямо против ветра, а чуточку правее, чтобы на другом берегу выйти в нужное место, — к лесам Западной земли, откуда он дальше намеревался идти в леса Мокрой земли, где его ждали. Он промок с ног до головы, но не это его сейчас беспокоило — сомнения одолевали, и это уже было скверно. Нет ничего в мире отвратительнее, чем сомнения.

Может, прав Алфред, прикидывал Сула, что держался в стороне от лесной войны? Ты тут стараешься, мечтаешь о свободе для своего народа, а этот народ, вместо того чтобы помочь, пулю тебе в спину!.. А ведь и такие выдают себя за борцов — освободителей от коммунизма; и если в мире по ним станут судить о «лесных братьях», — что же получится?! Значит, Сула и с подобными «борцами» тоже необходимо… бороться. Посильна ли задача для столь малочисленного народа? Который к тому же по всему свету растаскан, разбросан, расколот и физически и политически; как непросто теперь разобраться, кто кого и за что бьет… Но и сидеть сложа руки, считает Сула, тоже не дело. Ведь как бы там ни было, а жизнь — это действие. Кажется, такой философии придерживался и майор Майстер, заканчивая свои действия на полуострове Сырве в ночной резне.

Вот какие мысли бередили усталое сердце фельдфебеля Сула, который к тому же в любую минуту мог провалиться в море, если не разгадает прочность льда под ногами. А ориентироваться и на проливе стало труднее из-за густейшего тумана, окутавшего целиком эту землю у Моря.

Конец