Такой смешной король! Повесть вторая: Оккупация

Тайдеман странный, загадочный, знает языки, побывал повсюду в мире, богат, а чём он в жизни конкретно занимается, никто не знает. Что при этом Алфреда больше всего удивляло, это отношение Тайдемана к русским. Оно не было дружелюбным, но и не враждебным. Пожалуй, можно сказать, что точно так же он относился и к немцам, и к жителям республики у моря. Про выборы же, когда создавалось новое правительство, то самое, которое, едва вылупившись из яйца, поспешило послать мудрому Сталину телеграмму благодарности за лучи солнца, в которых республиканцам выпало счастье погреться, и заверить в верноподданических чувствах, про эти выборы Тайдеман высказал следующую мысль: «Не бывало ещё, чтобы где-нибудь в мире какой-нибудь народ целиком придерживался единого мнения, везде есть довольные и недовольные; если есть богатые и бедные, значит, бедные недовольны; если где-нибудь есть удачники и неудачники, значит последние недовольны; так же и в республике у моря: бедных немало, и почему бы им не быть коммунистами? Почему бы им не желать справедливого строя, чтобы всем жилось одинаково хорошо? Одно только следует сказать: если кто-то начнёт что-то строить, он должен прикинуть, успеет ли закончить при жизни, а если не успеет, то потом другие его строение чёрт знает во что превратят, всё равно дом ли это, фабрика или новое общество.» Кого и что имел в виду этот Тайдеман?

Действительно, думал Алфред, как это ни печально, но Тайдеман и здесь прав: республика мала и республиканцев один миллион, но как они завистливы и как несплочённы. Какая же она в таком случае нация? Даже немцы вынуждены были это констатировать, даже дирекция внутренних дел объявила, что серьёзные беспокойства причиняет поток жалоб республиканцев друг на друга, и поток настолько велик, что отнимает у сыщиков основное время, нужное для выполнения серьёзной работы. Словно нет у народа других дел, как друг на друга жаловаться. И не придёт же никому в голову, какое от этого скверное впечатление создаётся у немцев. Они-то объясняют это по-своему: лавина жалоб — наследие большевиков, принадлежность системы большевизма, где по доносам производят аресты и расправы, где отец следит за сыном, а сын за отцом, где брат доносит на брата, где друг про друга не знает, агент он НКВД или нет. Немцы именно такое своё мнение о республиканцах и высказали в печати: «Большевики внедрили систему жалоб и доносов, это помогло сократить число штатных агентов ГПУ и держать всех под наблюдением. Большевизм не только уничтожил наших людей, но привил им зловредные привычки, от которых необходимо излечиться. Почти ежедневно поступают жалобы, будто ИКС или ИГРЕК при большевиках носил красный знак на груди; будто А или Б сказали, что с большевизмом надо смириться; будто К или Л видели участвующими в демонстрации; будто К или О были на митинге и только лишь поэтому эти граждане являются коммунистами».

Сам Алфред, лишь вступив в самооборону, видел жалобу, в которой сообщалось, что один чиновник отвратительно относится к сослуживцу, отсюда вытекало, что чиновник конечно же большевик. В другой жалобе объяснялось, что госпожа Анна однажды беседовала с девицей Ольгой, которая пару месяцев служила няней у коммуниста Вехмаа, отсюда следовало, по мнению жалобщика, что госпожа Анна — коммунистка или, во всяком случае, связана с коммунистами…

Всё это наводило на мысль: при большевиках тоже от подобных жалоб и доносов могли страдать люди, которых, наверное, обзывали фашистами лишь потому, что они не являлись коммунистами…

Пишут доносы теперь, значит, писали и тогда. Но теперь… Немцы почему-то неравнодушны главным образом, когда это касается евреев. Алфреду непонятна эта всеохватывающая, почти фанатичная ненависть фюрера к евреям.

— Немцы сегодня считают, — объяснил Алфреду Отто Швальме, — что только тот, кто знал Германию в годы её унижения — после крушения в 1918 году, — может понять, почему именно в Германии борьба с евреями приняла столь основательную и беспощадную форму. Ведь нацисты считают, что именно евреи подорвали дух сопротивления немцев ещё во время мировой войны, а после заключения Версальского мирного договора они единственные снимали урожай с этой катастрофы Германии. Уже в 1916 году двадцать членов рейхстага под предводительством еврея Хаазе посмели открыто противиться немецким военным интересам и отказать в военном займе. Противники немецкого милитаризма, особенно во Франции, торжествовали. «Последнее заседание рейхстага равно победе наших вооружённых сил», — заявляли они. Немцы считают, что в те годы в Германии осуществлялась власть евреев, которые якобы достигли наконец желаемой цели.