Таксидермист

– Обычное дело! – скучно махнул рукой Тофель и сел в кресло. – Просто в момент, когда совершалось преступление, твое сознание было искажено страхом. Вот представь себе такую картину: два человека сидят в кинозале и смотрят комедию, и при этом один мается зубной болью, думает о предстоящих тратах на стоматолога, и оттого ему кажется, что фильм совсем не смешной и время идет очень медленно, а у другого человека прекрасное настроение, он недавно получил кучу денег, плотно позавтракал по этому случаю и даже выпил пива, и ему теперь весь мир представляется только в розовых тонах. Вот и получается, что реальные факты двумя разными людьми могут восприниматься совершенно по-разному.

– Вы считаете, что фоторобот именно из-за этого так на меня похож? – недоверчиво спросил я.

– Не только, – сказал Тофель. – Любому человеку в жизни, и тебе в том числе, чаще прочих приходится наблюдать именно свое лицо. К примеру, каждое утро, когда бреешься или чистишь зубы. И вот еще скажи мне, на кого ты первым обратишь внимание, когда будешь разглядывать групповой фотоснимок? Можешь не отвечать! Я скажу тебе совершенно точно – в первую очередь ты станешь самым ревностным образом пялиться на себя, любимого, а на всех остальных при этом тебе будет глубоко плевать.

Олег Николаевич усмехнулся.

– Только в собственном изображении на фотографии ты будешь выискивать общие черты с запечатанным в памяти представлением о своей внешности и, естественно, будешь замечать все погрешности при съемке, неестественность позы и прочее, прочее, прочее. Только думая о себе, ты будешь решать глобальную задачу – хорошая это фотография или нет. Вот и выходит, что люди лучше всех остальных знают особенности своего лица и когда пытаются описать кого-то другого, то в первую очередь неосознанно вспоминают свой нос, свой рот, свои глаза. Можно провести эксперимент: попросить несколько человек нарисовать какую-либо рожу и потом, я тебя уверяю, по портрету очень даже просто можно будет определить автора. Толстый человек непременно нарисует полную, как луна, морду. Женщина, пользующаяся косметикой, в точности передаст на портрете особенности своего макияжа, а человек, много времени уделяющий своей прическе, будет с особой скрупулезностью рисовать волосы. По-моему, именно этим и объясняется тот феномен, что всем известная Джоконда так похожа на своего автора – Леонардо да Винчи.

– Хорошенькое совпадение – Мона Лиза и фоторобот, – удивился я.

Тофель встал с кресла, прошелся по кабинету и задумчиво сказал:

– Одно время я очень сильно увлекался творчеством Леонардо – книги читал, репродукции его картин изучал и даже мечтал посетить Флоренцию, но последнее так и осталось в области несбывшегося. Думаю, если бы существовала машина времени и я смог бы слетать в шестнадцатый век, то мне определенно нашлось бы, о чем поговорить с этим великим флорентийцем.

– Вы правда этого хотите? – удивился я.

– Раньше хотел, – сказал Тофель. – А сейчас уже нет. Знаешь, я понял одну очень интересную вещь – каждый человек где-то в глубине души считает себя великим, достойным разговора если не с гением, то уж с самим господом богом точно, – Олег Николаевич усмехнулся. – Заносчивость и несовершенство – вот природа людей. Конечно, я тоже заносчив, и, наверное, даже слишком, но, в отличие от всех остальных, я хотя бы осознаю это.

Тофель замолчал, прищурился и сказал:

– По жизни я вольная птица, что хочу, то и делаю. Если меня вдруг когда-то закроют в комнате, я, наверное, сразу умру от одного только понимания того, что мои возможности ограничены четырьмя стенами. – Олег Николаевич посмотрел на меня, словно ожидая вопроса, но так ничего и не дождавшись, продолжил: – Знаешь, когда-то я мечтал стать художником, но сейчас понимаю: правильно сделал, что не стал им. Искусство – это особый язык, на котором художник разговаривает с людьми, и очень важно, чтобы они – зрители или читатели – этот язык понимали. И вот теперь представь, что я известный художник, например Малевич, и я написал какой-нибудь шедевр, да хоть тот же «Черный квадрат». И вот на вернисаже подходит ко мне какой-нибудь мужик и говорит: «О, вы нарисовали черный квадрат! Клево!»

Он многозначительно поиграл бровями.

– Бывает, – в тон его иронии ответил я.

– Бывает, – еле слышно и почти разочарованно подтвердил Тофель. – Но только после таких слов я сразу вытащил бы из кармана пушку и прямо тут же грохнул бы этого чувака хотя бы за то, что он, не имея вообще никакого представления о кубизме, притащился на этот чертов вернисаж. Откуда ему знать, что именно Малевич хотел этой своей знаменитой картиной? Откуда ему знать, что это не просто геометрическая фигура, заполненная черной краской, а своего рода апофеоз, вершина творчества и в то же время крах всех надежд, пустота, темнота? Разве такому уроду будет интересно, что к этой картине художник шел всю свою жизнь?

Олег Николаевич нехорошо усмехнулся и замолчал.

«Странный все-таки человек, этот Тофель!» – подумал я и снова уставился на листок с изображением фоторобота медбрата.