Тала

– И вот там – центр нашей галактики? А ты знаешь, меня зацепила эта стрела – указующий перст! Куда? К свету?! Ты говорил о Марсе, о сходстве символов… в этом что-то есть… а что древние подразумевали в «голосе света»? Может, там пока и хранится «голос света» – нам пока неведомое знание? И прилетит к землянам «свет» из центра галактики, и они смогут его увидеть. Может быть, когда-то такое было, поэтому и назвали огненнострельным местом, местом, которое огнём стреляет?

– Я забыл тебе сказать, что шумеры потом называли это место каким-то богом, не помню уже, как его звали, а жена у него была богиня Исцеления. Может быть, ты и права: исцеление от невежества. Не зря же древние греки считали, что Стрелец – это кентавр Хирон, а он был мудрецом. Он создал небесный глобус специально для аргонавтов, отправляющихся в поход за золотым руном. Он был воспитателем и учителем Геракла, Асклепия, Ахилла, Ясона – предводителя команды аргонавтов. Несмотря на то, что кентавры были агрессивные, Хирон был миролюбивым и усмирял своих соплеменников. По мифу он был ранен ядовитой стрелой и, не вынося боли, отказался от бессмертия в пользу Прометея.

– Я всегда его жалела: человек-конь, хотя на картинках он воплощение мужской силы и отваги до безрассудства. Рисуют всегда такой мощный красивый торс, да и лицо тоже. Жалко становится, что он не мужчина, а конь и живёт среди лесных чащ или в горах. Я пыталась найти женщин-кентаврих, не нашла. И ведь получился он таким, потому что отец его изменил жене. А когда та застала его на горячем, принял образ коня. Поэтому сын родился наполовину человеком, наполовину конём.

– Удивительно! Мы с тобой читали одни и те же мифы, нас волновали одни и те же вопросы. И я думал над тем, почему кентавры получаются. О чём это говорит? О том, что помыслы наши чреваты последствиями.

«„Чреваты последствиями“, „астеризм“! Он говорит как учёный. Так никто ещё не изъясняется из наших сверстников. Нелегко будет с ним общаться, хотя и я „не лыком шита“» – думала Ната.

– А ты знаешь, что по другому мифу боги взяли на небо Фолоса, ещё одного миролюбивого кентавра, и его превратили в созвездие Стрельца? Так, кто там: Хирон или Фолос? Удивительно, что греки поместили на одно созвездие сразу двух.

– Греческие мифы имеют такую особенность: по-разному трактуют жизни богов. А давай полетим к нему и спросим, кто он. Полетели?

Показывая на звезду правой рукой, левой он обнял Нату, чуть притягивая к себе, как бы приглашая в полёт.

– Мы летим с тобой к самой яркой звезде в салоне волшебного облака. Мимо нас проплывают планеты и разноцветные скопления звёзд, мы ныряем в туманности и проходим сквозь них. Где-то сбоку выплывает дракон, фыркая и испуская огненные протуберанцы. Но он нам не страшен. Мы ему говорим, что мы сами драконы, потому что родились в год дракона, и он улыбается, кивая своей страшной головой. И мы уже с тобой в другом времени. Моя рука лежит на твоём плече. Ладонь ощущает тепло и шелковистость твоей кожи. Мы медленно плывём к звезде. Нам хорошо вдвоём. Нам хочется так плыть долго – долго. Я чувствую…

– Я не знаю, что чувствует тот мальчик, который летит к далёкой звезде, зато знаю, что может чувствовать мальчик в соседнем колхозе, увидев, что ты меня обнимаешь, – сказала Ната, сбрасывая его руку движением плеча.

– Но что это? Моё сердце пронизывает боль. Она исходит из твоих уст. Плечо становится холодным и жёстким. Оно толчком сбрасывает мою руку… а причём тут мальчик из соседнего колхоза? Мы же в звёздном царстве.

– Опустись со звёзд на Землю. В соседнем колхозе – группа сталеплавильщиков. В ней учится мой мальчик, которого я люблю, и мы с ним должны пожениться.

Володя долго молчал. Он был в шоке. «Как? Какой мальчик? А я?» – билось в ужасе сердце. Земля поплыла под ногами, закачались звёзды, мир летел в пропасть, его мир, в котором он всего минуту назад держал самый дорогой и важный приз в своих руках. Его пронзила такая боль, которую он никогда ещё не испытывал. Но это была не физическая боль, которая появляется от побоев или порезов, от ран. Он вдруг сам стал одной большой кровоточащей раной, пылающей огнём и сжигающей то огромное, что сулило ему радость и счастье. Всё это сгорало с такой нестерпимой болью, что у него потемнело в глазах. Он пылал всепоглощающим огнём, сжигающим то огромное и ещё неведомое, но такое манящее, то, что всего мгновенье назад распускалось в его душе экзотическим цветком с диковинным ароматом, сгорало в языках неистового пламени. Как он радовался взрастающему в нём цветку, как лелеял его. Всего два дня. Два дня счастья! И всё! И ничего больше нет: ни любви, ни радости, ни счастья… мир померк в его глазах.

Володя молчал, но Ната видела его лицо и удивилась его состоянию: «Неужели у него всё так серьёзно? Лучше бы мы не ходили на прогулку. Теперь я ему принесла ещё больше боли, чем, если бы отказалась с ним пойти. Откуда же я знала, что он успел прикипеть ко мне, а теперь отрывает себя от меня с такой дикой болью?»